Они в молчании пьют кофе глясе с пирожными. Зигги терпеливый, думает Ливи. Наверное, он может просидеть здесь час, ожидая, когда я что-нибудь скажу.
– Зигги, ты много рассказывал мне о своей жизни после переезда в Израиль, – начинает Ливи, – но я не знаю, что с тобой было до этого.
– Вот что у тебя на уме! – Зигги ставит стакан на стол и вдруг весь сникает; Ливи хочется взять свои слова назад. – Я же говорил тебе. Все в прошлом, Ливи. Какое это имеет сейчас значение?
– Для меня имеет. Ты всё знаешь обо мне. Пожалуйста, расскажи немного о своей семье и хотя бы где ты родился, – настаивает она.
Она твердо верит, что ее история – часть того, что делает Ливи
Зигги вздыхает, проводит ладонями по лицу, запускает пальцы в густые волосы.
– Я родом из города Чески-Тешин в Моравии. Ну это была Моравия, когда я там жил. Теперь это часть Чехословакии.
– А твои родные, они живы? – Ливи не терпится услышать все сразу.
– Ладно, Ливи, я к этому подхожу. Я был одним из четырех мальчиков, самым младшим братом. Мой отец работал в городе портным, а моя мать… – Зигги замолкает, опускает голову и шмыгает носом.
Она ощущает его боль, разумеется, это и ее страдания тоже, и страдания каждого выжившего, но Ливи также понимает, что надо дать ему выговориться.
– Моя мать… Ох, Ливи, она пекла лучшие в городе пироги! Каждый день мы приходили из школы в дом, наполненный райскими ароматами. Хлеб, пироги, печенье… – Зигги погружается в воспоминания, улыбаясь им. – Когда наши дела пошли плохо и нам запретили ходить в школу и на службу, мой старший брат пошел воевать на стороне русских и был убит. Отец беспокоился за меня, как самого младшего, поэтому отправил с матерью к дяде в Краков. Мы пробыли там несколько месяцев, и в конечном итоге мама захотела вернуться домой к отцу, моим братьям и, конечно, к своей кухне. – Зигги снова вздыхает. Он отодвигает свою тарелку и делает знак официантке принести еще кофе. – На обратном пути нас остановили нацисты. – Зигги теребит рубашку, крутит ткань, и отрывается пуговица.
Желая успокоить его, Ливи накрывает обе его руки своей ладонью. Улыбнувшись, он отпускает свою рубашку.
– Они били ее, Ливи. Били на глазах у меня, а меня и пальцем не тронули. – (Ливи крепко сжимает его руку, надеясь приободрить его.) – Когда нас наконец отпустили, я помог матери добраться до дома дяди в Кракове. Прошло, наверное, несколько недель, и мы услышали, что они начали депортировать всех евреев из региона. Мы с матерью спрятались в кладовке, но нас нашли и потом… потом нас всех вывели на городскую площадь и разделили нас. Тогда я в последний раз видел ее.