Петька растерянно остановился.
Из-за куста вынырнул Федька и громко крикнул:
— Коли его, гада!
Голос Федьки оглушил мешковатого белогвардейца, и он бросился назад, но зацепился за что-то, упал, выронив винтовку.
Миг — и Петька стоял над жалким и беспомощным унтер-офицером. Петька растерялся. Минуту тому назад он мог бы проколоть его штыком, пригвоздить к земле. Но эта минута уже прошла.
Вдруг сбоку раздался крик:
— Что смотришь? Коли! Вон еще бегут гады!
Петька закрыл глаза и воткнул штык в оцепеневшего унтер-офицера.
Услышав хруст и вскрик, Петька с силой выдернул штык и, охваченный страхом, побежал. Ему казалось, что унтер-офицер гонится за ним…
Взвод занимал новый рубеж. Наступала ночь. Тянуло прохладным ветерком.
Первый бой истерзал Шумного. Покидая курган, он хотел только одного — уйти скорей от этого места. Возвратившись в подземелье, Петька забился, как мышонок, в солому, мгновенно заснул и не слышал, как Федька говорил Дидову, что из Шумного может выйти неплохой боец.
Разбудил Петьку Мышкин. Он намеревался подбодрить парня, но увидел кровь и затревожился:
— Что у тебя? Ты ранен?
Петька схватился за ноги и стал рассматривать их.
— Да нет, у тебя вся шея в крови… Иди к фельдшеру на перевязку.
Лишь теперь заметил Петька, что фуражка его прострелена, что ноги покрыты синяками. Он покраснел от стыда: теперь вспомнил, что во время перебежки ударился о камень и решил, что пули перебили ему ноги.
От фельдшера Шумный вернулся бодрее. Рана придала ему уверенности. Товарищи встретили его хорошо и участливо спрашивали, тяжела ли рана, предлагали покурить,
Поздно ночью белые отошли, но на второй день снова возобновили наступление. На этот раз партизаны потрепали их еще больше. Понеся потери убитыми и ранеными, отстреливаясь, белые отступили к крепости.