— Степан Иванович, я, как и ты, солдат мировой войны, раны имел и чин старшего унтера.

— А! Да ты Ванька Пармарь?! — уставился Дидов на рыбака.

— Да, это я.

— Постой, о тебе мне Волков говорил… Так что ты хочешь?

— А вот послушай. Нас три брата, к тому же я атаман рыбацкой ватаги. Имею шестнадцать человек, ну, так сказать, командую ими… Вот мы и решили всей ватагой идти к тебе в каменоломни. А на белую мобилизацию никто не пошел и не пойдет! Принимай нас к себе! У нас есть винтовки и патроны, вынесли мы их из крепости немало. Мы готовы!

— Вот ты какой! — тихо сказал Дидов, хватая его огромную руку и горячо пожимая ее. — Спасибо тебе, Пармарь! Пойдем, дружище, и по-нашему, по-фронтовому, будем лупить кадюков и офицеров!

Заявление Пармаря взбудоражило рыбаков. Послышался шум:

— Пармарь! Ванька! И я с тобою!

— И мы, братья Богомоловы, уйдем!

— И я!

В толпе раздался женский надрывный, плачущий крик:

— Ой, боже мой! Святители! Василь, не ходи! Не оставляй деток! Ой, ты ж, Василек мой, осиротишь диточек!.. Люди добри, усовестите його! Не пущу!

Сзади послышался еще глухой, плачущий голос:

— Ой, лышечко! Значить, и мий Хведька пиде туды, в пекло?!

В толпе замелькали худые, костлявые руки женщины, они вцепились в рваную одежду высокого, с обросшим рыжей щетиной лицом человека

— Не ходи, Василь, не надо, Василек мой… ты ж больной!

— Знаю, жинко, — негромко возразил муж, обнимая за плечи женщину и выводя ее из толпы. — Я все знаю! Туды ж люди идуть не пряныки исты. Надо йты, жинко! Люди идуть, а я що, чи я без совести людына, чи я из стана кулаков-богачей?.. Не надо плакать. Я пиду свободу дорогую свою вырывать у врагов! Це ж для щастя диток наших… Ну, не плачь та иды до дому…

Дидов остановился возле группы помрачневших пожилых рыбаков.

— А вы что же это приуныли? Не журиться надо, а помогать! Давайте ловите побольше рыбы для бойцов, чтобы они веселее воевали!

Рыбак Шумный вышел вперед: