«Как странно, — думала Ирина, — какая здесь давящая тишина». Вдруг ей показалось, что она идет где-то глубоко под морем и что вот-вот над головой пробьется вода и затопит их в этих мрачных, чудовищных лабиринтах…

Когда они свернули за угол и вошли в белую, тянувшуюся полукругом штольню, Ирина почувствовала, как на нее пахнуло запахом гниющего тела, смешанным с запахами йода и карболки.

Вскоре показались ряды огней, они, казалось, плясали в глубине этой неподвижной тьмы. Подойдя к огням, почти у самого входа в госпиталь, они повстречались с солдатом в старой шинели, с забинтованными ступней и коленом. Из-под облезлой шапки тоже виднелась повязка, спускающаяся на смуглый морщинистый лоб. За ним шел мальчик, освещая коптилкой дорогу.

— Шульгин, ты был у врача? — остановил его Дидовченко, выпустив руку Ирины.

— Уже… товарищ доктор, спасибо. Вот смотрите, какая штука сидела в моей ноге! — живо сказал партизан, показывая серебристо-серый продолговатый колючий осколок. — У доктора на память выпросил… Пускай вот детишки знают, — кивнул он в сторону мальчика, — чем угощали нас английские интервенты. А я, товарищ начальник, думал, что отвоевался… Ну, а теперь дело пойдет.

— А куда ты спешишь? — строго спросил его Дидовченко.

— К себе в роту!

— Вам нельзя! — горячо возразила Ирина. — Вам обязательно надо лежать.

— Нет, барышня, я не могу лежать.

— Вам же больно. Вам нельзя ходить.

— Ну что вы, теперь до самой смерти ничего не будет.

— Прикажите ему вернуться и лечь, — обратилась Ирина к Дидовченко.

Дидовченко улыбнулся и беспомощно развел руками.

— Нет, товарищ доктор, я пойду. Руки у меня есть. Разум есть. Сердце за революцию работает. Хоть часовым буду… Айда, сынок, пойдем.

И, стукнув о звонкий известняк своими самодельными костылями, партизан решительно запрыгал за мальчуганом.

Ирина обернулась к Дидовченко, взяла его под руку и пошла с ним дальше.

Она почувствовала себя спокойней. Новое, приятное волнение наполнило ее душу.

2