2

Во дворе контрразведки слышались разговоры, грохот кованых сапог, удары топоров и треск бревен.

Березко, проходивший в сопровождении двух английских моряков по коридору с выбитыми стеклами, услышал эти звуки и замедлил шаги. Приостановился, окинул взглядом все, что делалось во дворе. Его измученное, с глубокими морщинами лицо нахмурилось.

— Гэ! Гэ! — отрывисто гаркнул белобровый, носатый матрос и ткнул Березко концом ствола в поясницу.

Березко молча двинулся дальше.

Двор был залит солнечным светом. Белые алебастровые стены, темно-красная крыша и серая мостовая выглядели празднично в золоте лучей.

Подходя к подвалу, Березко услышал знакомый, слишком знакомый голос:

— Тятя!

— Аннушка! — Вскинув голову, он увидел около серой стены подвала свою дочь со связанными руками, окруженную английскими солдатами и белогвардейцами.

Березко порывисто потянулся к ней и хотел что-то крикнуть, но не мог — ему сдавило горло. Его толкнули в подвал.

Вскоре всех арестованных выгнали на прогулку в прилегающий к подвалу длинный застекленный коридор. Впрочем, и здесь стекла были почти все выбиты. Прогулка была устроена для того, чтобы показать арестованным, какой конец ждет непокорных, не желающих подчиниться строгим приказам завоевателей…

Аня, находившаяся в коридоре женского отделения, высунувшись по пояс в окно, волнуясь, сквозь слезы что-то кричала во двор.

Десятки обросших, измученных и искалеченных пытками людей жадно глотали теплый, чистый воздух. Они видели прикованного к столбу тяжелой цепью могучего старого рыбака Березко.

Густые длинные усы его были строго опущены, из-под смушковой черной шапки свисали до самых плеч седые волосы. Длинная борода, белая, как замерзший водопад, лежала на груди. Рыбацкий пояс широко охватывал его кряжистый стан. На нем были огромные сапоги и черный непромокаемый плащ с капюшоном.

— Дочь моя, и вы, добрые люди! — сказал он, подаваясь вперед и звеня тяжелой цепью. — Нехай на огне палят меня. — Старик показал глазами на дрова, сложенные рядом, — нехай веревку надевают на мою старую шею, нехай на куски рубают мое старое тило… Но я не отрекусь от своего народа. Я ни слова не скажу против своей советской власти!

— Лучше покаялся бы, пока не поздно, — предложил кто-то из толпы белогвардейцев.

Старик презрительно посмотрел на говорившего.