— Пришли!.. Пришли!..

— За оружие!

Подбегали к партизанам, бросались в объятия.

— Наконец-то, дорогие!

— Даешь винтовку!..

Все новые и новые бойцы становились в партизанскую цепь.

Город охватило восстание.

Внезапно над горой громыхнули два взорвавшихся больших снаряда. В воздухе торопливо покатились белые облачка, из-под них брызнул крупный дождь картечи. По железным и черепичным крышам звенели осколки, по заборам щелкали пули, решетили стены, разбивали окна. Затем снова последовал орудийный залп, потом еще, еще… Стальной дождь пошел гуще, поливая весь город.

Дальнобойные морские орудия били главным образом по той части города, которая скрывалась от моря за огромной горой, по Шлагбауму, по Горке, по Татарской слободе.

Эта часть города, где ютилась беднота, была вся охвачена восстанием, и главные силы партизан расположились в этих районах. На Константиновской улице, шедшей от моря вдоль горы к Горке, поместился штаб восстания.

Расположение города было известно французам и англичанам, также небезызвестно было, где главным образом жила восставшая беднота. Туда и был направлен огонь бомбардировки.

Вихрем взрывались снаряды, разметывая домишки, руша заборы, стены; ломало, крутило деревья.

Люди бросали имущество, хватали детей, целыми семьями выскакивали из хижин и укрывались где кто мог.

Большинство мужчин — старики и молодые, разных наций и разных профессий, грузчики, моряки, хлебопеки, извозчики, машинисты, слесари, каменщики — вооружались чем попало и присоединялись к красным партизанам, становясь в их ряды, укрепляясь на баррикадах.

Белые, опомнившись, с отчаянием бросались в атаку, отрезая отряды партизан, прорывались в глубь города.

Вот на углу переулка новенький еще домишко; в боку его пробита огромная дыра, словно какое-то чудовище железными зубами прогрызло стену. Через дыру видна комната. На стене перекошенная икона «покровителя моряков» Николая-чудотворца, изломанная кровать, скрученный, с торчащими пружинами кожаный диван. На полу, в куче перьев, выпущенных из перины, лежит женщина с длинными русыми волосами и открытым ртом. Перья лепятся на лице и в волосах, намокших липкой, густой кровью. Тут же, с другой стороны, на груде кирпичей развороченной печки, торчит маленькая детская ножка, ее малюсенькие пальчики еще вздрагивают.

А посредине двора стоит на коленях старушка — она одна из семьи осталась в живых, — смотрит на небо, крестится.

— Боже мой, что они делают! — с тяжелым стоном причитает старушка, сжимая на груди морщинистые руки. — Господи, помоги, спаси! — молит она, бьется лбом о мостовую, простирает к небу руки.