Ковров спросил:

— Ты прислан сюда?

— Нет, я сам прибежал. Я вам все расскажу.

— Ты что, перебежчик?

— Да… Нет, товарищ… Нашу деревню оцепили белые, объявили сбор ребят и всех позабирали на службу в армию. Признали взрослыми, — кривя от боли губы, проговорил он, — по двадцать пять шомполов каждому дали, а двух застрелил офицер.

Партизаны слушали парнишку, кивали головами, жалели его и с нетерпением ждали известий о ходе восстания в городе.

Парнишка съежился не то от боли, не то от напряжения, не зная, как лучше выразить свою мысль.

— Восстание подавлено, — вдруг сказал он и, устремив глаза

в землю, замолчал.

— По-дав-ле-но? — удивленно протянул голос.

— А Красная Армия? — спросил Ковров.

— Красные отступают от Крыма, — ответил парнишка и, волнуясь, начал рассказывать: — Рабочих много поднялось в городе. Ох, чесали же беляков!.. Набили целые горы. Два раза из города выгоняли на окраину. Ничего бы не сделали белые — они уж бежать собрались, — кабы не англичане. Они с моря, с кораблей своих, так засыпали снарядами — света божьего не видать! Ох, и кры-ы-ли! Гору теперь не узнать — всю исконопатили. Белые валят сюда; говорят, прямо напором теперь полезут, сразу во все заходы… сюда, к вам…

Партизаны, подавленные, начали медленно спускаться вниз по крутому темному коридору.

В безмолвной толпе покачивалось несколько фонарей, их свет разрывал мрак, и казалось, что эти люди спускаются с горящими свечами в огромный склеп.

На желто-зеленых лицах померкла надежда.

— Не устоять…

— Половят теперь. Конец пришел! — заголосила какая-то баба.

— Сдадимся. Будет мучиться. Может, простят, — упали чьи-то слова.

— Нельзя сдаваться.

— Лучше друг друга своими руками…