— Пойдем, пускай убивают…

— Не умирать же в могиле…

— Уж месяц ни крошки хлеба!..

— Ой-ой, господи! Тятька помер… — зарыдала какая-то девочка возле Коврова.

Женщины хватали детей, сажали на шею, брали подушки, мужчины вязали узлы, тащили ведра, самовары.

— Тато, до дому ходимте!

— Дому у нас нема, детка, хранцузы та англичане разбили…

— Исты хочется, мамо, исты…

Несколько женщин мечутся с умершими детьми. Одна, молодая, с распущенными длинными волосами, сошла с ума. Она два дня носит на руках распухший холодный трупик годовалого ребенка, беспрерывно целует его в синие губки, приговаривая:

— Крошечка моя, ангел мой, вот скоро увидим свет… к доктору снесу…

Толпа стояла, готовая к уходу из каменоломен. Люди смотрели друг на друга, как бы ожидая сигнала. Вот передние молча двинулись, и все, точно темная рассыпавшаяся зыбь волны, с шумом рванулись вперед.

Цепь коптилок растягивалась по галерее, толпа гулко шагала по туннелям кверху.

— Не остановим сейчас. Они все погибнут и нас погубят, — мрачно сказал Ковров и потянул за собой Пастернаева.

Они прошли по поперечной галерее наперерез людям. Там, где туннель делал крутой поворот, внезапно перед толпой раздался голос Коврова.

— Пулемет, огонь!

Та-та-та… — прерывисто застучал вхолостую пулемет.

Толпа заколебалась и на минуту застыла, как бы раздумывая. Навстречу вышел Ковров с группой партизан, он громко заговорил:

— Куда вы? Остановитесь! Вас перестреляют всех… Надо сделать так, чтобы ни вы, ни мы не погибли. Сейчас отсюда не выпустим ни одного человека! Своими руками расстреляем, кто будет рваться к выходу. Выход найдем для всех. Больше ждали, потерпим еще. Мы, партизаны, все ранены, в худших условиях, чем вы, а терпим. Расходись назад!

В толпе слышались нерешительные голоса:

— Через вас…