На широких двух досках, скрепленных планками, весь израненный, в почерневших лубках, лежал председатель Реввоенштаба Бардин.

Ковров безнадежным взглядом окинул всех и тяжело опустился на камень, на котором всегда сидел и спал Колдоба. Он понял, что эти люди собрались на последнее совещание.

Все сидели опустив головы. Бардин кашлял: его сине-бледное лицо с глубокими впадинами щек мертвецки заострилось. Он, видимо, собрался говорить, но язык не повиновался. Когда-то горячий оратор, он повернул голову и посмотрел в глаза Коврову; губы его затряслись, и запавшие глаза наполнились слезами.

Ковров сурово нахмурился, хотел отвернуться, но вдруг наклонился, обнял Бардина и отошел.

— Ну, зачем, зачем? — громко успокаивал Пастернаев, — Не надо, товарищи… Ну что ж теперь…

Собравшись с силами, Бардин приподнялся на локте и, тряся контуженной головой, заговорил:

— Товарищ Ковров, скажи, как наша разведка? В каком положении тот заход, через который выходили наши на город? Может быть, некоторые из нас смогут выйти оттуда?

Ковров глубоко и тяжело вздохнул. Угрюмо ответил:

— Туда не пробраться. На полпути взорвана штольня…

Бардин бессильно опустился на носилки. Все молчали.

Член Реввоенштаба Ставридин подошел к Коврову, шатаясь, с блуждающими глазами, сказал, что нужно выпустить жителей наверх, а самим биться до последнего человека.

Многие с ним согласились.

Тогда Бардин решительно заявил:

— Ни в коем случае жителей пускать наверх нельзя! Кое-кто может под страхом смерти выболтать белым все секреты каменоломен… Да многие не уйдут из подземелья, боясь расстрела… Среди партизан есть мужья и отцы. Их родные с ними не расстанутся.

Большинство командиров поддержали его.

Сквозь крепко, до боли, сжатые зубы Бардин несколько раз повторил, что жителей выпускать нельзя, сдаваться — конечно, позорно и бессмысленно… Напоследок он обратился к Коврову со словами:

— На тебя вся надежда. Ты еще на ногах. За все и за всех отвечаешь ты.

4