Двадцать взрослых мужчин и двух подростков посадили в подвал, а остальных погнали в крепость. Иванов пошел с казаками на деревню — указывать семьи партизан. Пока граф дремал, Иванов привел еще двадцать пять человек.

Адъютант доложил об этом Тернову.

Толпа женщин и детей стояла у дома, посылая проклятия Иванову:

— Палач…

— Предатель…

— Кровосос…

Плакали, просили графа и офицеров не верить поклепу Иванова.

— Корнет, приступайте, — сказал Тернов.

— В полевой суд сопроводить их, господин капитан?

— Ку-у-уда?.. В полевой?.. Ха-ха! — выругался Тернов. — Расстрелять, а потом разобрать.

— Слушаюсь!

Вызвали двадцать два человека.

— Эх, будет вам за нас! — крикнул один матрос-партизан.

Всех выстроили в ряд у белого домика, на краю шоссейной дороги. Напротив поставили два пулемета.

— Эй, большевики, проси у бога прощения!

Шурка Ольшевский, выхоленный, как поросенок, толстый гимназист со стеклянным глазом, подошел к мальчику, сыну партизана, рванул рукой за воротник рубахи:

— Чего ревешь, стервенок? Пойдешь в землю — там отца найдешь. Он там живет… под землей.

Крупные слезы катились по щекам парнишки. Он, заикаясь, проговорил:

— Я не виновен…

Ольшевский погладил парнишку по волосам и хитро скосил единственный глаз.