— Пусть это вас не смущает, — сказал Энгельс, — человеческому злу так же, как добру, границ нет. В нашем деле это не новость. Человеку свойственно ошибаться.

— Но досадно, — сказал Степняк. — Человек побывал в таком горниле — не сломался, а здесь...

— Бездеятельность, друг мой, — вставил слово Эвелинг.

— Вот-вот, — поддержал Энгельс, — человек, занятый настоящим делом, не так легко поддается унынию...

— Ох уж эти мужчины! — с напускным осуждением проговорила Элеонора. — Достаточно собраться двум-трем — и уже дискуссия на полный ход. И в такой вечер!

— Верно, — молвил Эвелинг. — Извините, Тусси. Профессиональная привычка.

— А не кажется ли вам, друзья, — сказал Энгельс, — что вот-вот должно что-то произойти? У меня такое ощущение, будто здесь, поблизости, ходит наш Олд Ник, наш домовой, как мы в шутку любили называть Карла. Кажется, он сейчас войдет — так часто бывало, — сядет молча, передохнет и начнет рассказывать разные новости, забавные истории...

— К сожалению, дорогой Генерал, чудес на этом свете не бывает, — проговорила тихо Элеонора. — Его нет.

— Я часто вижу его во сне... как наяву, — продолжал Энгельс. — Вот здесь мы сидели — это его любимое место, наслаждались вином, яствами, дымили сигарами и говорили... Вы даже не представляете — мы могли проговорить с ним ночь напролет, перед нами проходили века, вся история человечества... — Энгельс отпил воды и, держа в руке стакан, продолжал: — Здесь рождались замыслы новых статей и книг, здесь разрабатывались планы... — Он примолк и после паузы добавил: — Дорогие места напоминают дорогих людей. А мы так любили бывать здесь.

— Спасти его не было возможности? — улучив момент, спросил Степняк.

— Поздно спохватились, — ответила Элеонора. — Последние годы отец бывал несколько раз на курортах, но от них уже никакой пользы не было.

— Он погубил себя непосильной работой, — добавил Эвелинг. — Ночи просиживал за письменным столом... Никогда не забуду, как однажды врач пускал ему кровь.

— Если бы однажды, — вздохнула Тусси. — Это стало системой. Как только отцу становилось плохо, вызывали врача, и он...

Энгельс, какое-то время молча слушавший говоривших, поднял отяжелевшую голову, сказал:

— Возможно, врачебное искусство и обеспечило бы Марксу еще несколько лет растительного существования, но такого существования он бы не вытерпел. Жить и осознавать невозможность закончить начатую работу неизмеримо тяжелее, нежели без особых мучений переселиться в вечность.

— Смерть — несчастье не умершего, а живых, — проговорил Эвелинг. — Это сказал, кажется, Сократ.