Уже в вестибюле Осиас представил Степняку высокую, красивую женщину.

— Лилли Уаймен, — назвалась та.

— Писательница и журналистка, — добавил Осиас.

В тот вечер они долго бродили по ночному Бостону, слушали гулкую перекличку паровозных гудков, тоскливое завывание ветра и говорили, говорили. Фанни Марковна поеживалась от холода, куталась в легонькое пальто, держала Сергея под руку, а он, казалось, ничего не замечал, не чувствовал, для него существовало только одно: Общество, фонд прессы — для журнала, для газеты, для... Ах, сколько этих «для»!

Из воспоминаний Лилли Уаймен:

«Какая изумительная нравственная сила должна была таиться в Степняке и его партии, если этот человек мог жить годами в европейских столицах не выданный его врагам, выпускать книги, появляться на лекторских трибунах и свободно путешествовать, вынужденный носить вымышленное имя оттого, что правительство великой державы объявило его вне закона.

...Его портрет стоит передо мной на столе, и, закрывая рукой сначала глаза, затем рот, чтобы убедиться, где таится самое сильное выражение боли, я с удивлением замечаю, что как бы ни выделялся рот, властвуют на этом лице глаза, они печальнее всего. Но каждая черта в отдельности не исполнена такой страстностью, как лицо в целом; каждая его черта усиливает и воодушевляет остальные.

Так стоял он перед немногочисленной бостонской аудиторией, окруженный таинственностью своего прошлого и, казалось, видя перед собой, словно сквозь туман, тайну будущего своего народа».

— Сегодня нас приглашают женщины, — сказал как-то мистер Осиас.

— Что может означать это приглашение? — спросил Сергей Михайлович. — Почему такое изысканное общество?

— Очень просто, — рассмеялся Осиас. — Сегодня собрание женского клуба, и дамы просят вас побывать у них. Будет лекция, возможно, вам придется выступить... Кэб ожидает вас, мистер Степняк!

— Благодарю!

Приехали заранее, но не успели войти в зал, как их обступили.

— Мистер Степняк...

— Вы, надеемся, надолго к нам, мистер Степняк?

— Мистер Степняк, как вам у нас нравится?

Сергей Михайлович улыбался, раскланивался, пожимал узкие, деликатно тонкие, тянувшиеся к нему руки женщин и не без укора поглядывал на своего менеджера.

Когда все расселись по местам, началась лекция. Сегодня он в роли слушателя. Конечно же в этой роли ему долго не удержаться — обязательно попросят выступить, — но это после, а пока что Сергей Михайлович вслушивается, он не может усидеть спокойно, когда речь идет о несправедливости... Как близка его сердцу эта боль — словно из его жизни, из жизни его отечества. Даже странно...