Нимроду понравилось, что я упорствую. Моя требовательность не только отвлекала тирана от окружавших его покорных и перепуганных приближенных, но он понимал ее: он и сам двигался по жизни, отстаивая свое право на почести, обещания верности и признательность. Царь протянул руку в сторону дворца:

– Пойдем.

Он взошел на крыльцо, я последовал за ним. Нас сопровождала его личная охрана, суровая и готовая вмешаться.

В то утро, на исходе моей чувственной ночи, я был воодушевлен приливом оптимизма и приветствовал зарю, как друга. Сняв напряжение и приободрившись, я наметил себе двойную цель: заняться лечением тирана, чтобы смягчить тиранию, и завершить свою миссию. Я скучал по Нуре и обвинял себя в том, что трачу время, следуя неверными путями.

Мы миновали окруженные апельсиновыми деревьями внутренние дворы и вошли в парадную залу, где Нимрод принимал царей и послов. По знаку повелителя стражи замерли на пороге. Стены покрывали грандиозные фрески, ужасавшие своими красками и сюжетами; они изображали триумф Нимрода: на южной стене царь укрощал слонов, зубров, тигров и львов; на западной – командовал войском, разившим несметное множество врагов; на восточной наблюдал за женщинами: одни были танцовщицами, другие играли на музыкальных инструментах, остальные простерлись у его ног; на северной стене тиран был изображен укротителем небесных светил – с кнутом в руке, верхом на быке посреди усыпанного звездами ультрамаринового неба. Изобилие ваз со страусовыми перьями и облицованных золотом и лазуритом колонн превращало зал с расписанными стенами в роскошную, сверкающую вселенную, подобающую скорее Богам, нежели человеческим существам. Никогда прежде мне не приходилось видеть такого богатства и изощренности. Изумление мешало мне восхищаться: ослепленный и потрясенный, я не верил, что нахожусь в столь необыкновенном месте, и был неспособен определить, прекрасен этот ансамбль или уродлив. Разумеется, это был ожидаемый эффект, потому что уголки губ Нимрода слегка приподнялись – его забавляло, что я так поражен увиденным.

Парадная зала по-своему утверждала могущество царя: она подавляла приглашенных. Никто не мог соперничать с этим изобилием, которое соединяло в себе великие таланты и дорогостоящие материалы, с этим убранством, даже сама неумеренность которого являла достоинство. Суровая экономия не служит власти, роскошь укрепляет и восхваляет ее. Эта нарочитая роскошь стоит в одном ряду с инструментами управления и закабаления в той же мере, что батальоны, копья, луки и колесницы. Великолепие способствует террору.