Я вслушивалась в прерывистое дыхание, потом Йохан шумно и протяжно вдохнул и выдохнул.

– Мы не знаем. Их было четверо, не меньше. Может, те же люди, что и на Рождество. Он в очень плохом состоянии, Робин. В очень плохом. Они бросили его полумертвого на подъездной дорожке, а потом помочились на него, все. Можешь себе это представить? Что за звери такие?

Такие, что швыряют кирпичи в окна людям, поющим возле пианино.

– Я звоню узнать, как мне связаться с Эдит, сообщить ей об этом.

Я потянулась к записной книжке Бьюти и продиктовала номер Йохану, объяснив, что ему придется оставить Эдит сообщение, чтобы она перезвонила. Я пообещала передать его слова Эдит, если она прежде позвонит нам.

– В какой он больнице? Я могу его навестить?

– Он в Йобург-Джен[114], но детей в отделение интенсивной терапии не пускают.

– Пожалуйста, скажи ему… скажи ему… – Но, прежде чем я успела придумать слова, он повесил трубку.

– Что случилось? – Бьюти стояла на пороге, держа в руках сумку с покупками.

Я открыла рот, чтобы заговорить, но не сумела. И я просто расплакалась.

– Иди сюда, моя девочка. – Бьюти протянула руки, и я бросилась к ней. – Что-нибудь с Эдит?

– Нет, – всхлипнула я. – Это Виктор, он в больнице.

Тут к нам постучали, в дверь просунулось лицо Морри:

– Робин? Эдит хочет с тобой поговорить. Она позвонила моей маме, и я сказал, что сбегаю за тобой.

Я взглянула на Бьюти.

– Иди, девочка. Беги. Расскажи ей про Виктора.

– А что с Виктором? – спросил Морри.

Я приросла к месту. Я не хотела оставлять Бьюти.

– Робин? – нажал на меня Морри.