— Эх-хе-хе! — вздохнул Муцынов. — Сейчас нагоняй от Русачева получил.

— За что?

— «Никто, — говорит, — к тебе в полк не хочет идти служить. К Буинцеву идут, к Канашову идут, а к тебе не хотят. Объясни — почему?» А я и сам не понимаю. Ты вот скажи мне, Михаил Алексеевич, что у тебя люди, из другого теста? Ведь под Минском из одного запасного полка их получали.

Канашов, прищурившись, улыбнулся.

— Конечно, лучше.

— Это почему же?

— Стойкости у них побольше. Неудобно как-то о себе говорить, но, если откровенно сказать, то злее они у меня дерутся. За землю крепко держатся, уцепятся, как репьи за собачий хвост, и ничем их не возьмешь, пока пулей или осколком не сразит… А почему так? Умную мысль подсказал мне вовремя Бурунов: надо заставить бойцов и командиров больше ценить их жизнь и не допускать таких настроений: мол, все равно погибнем.

— Так ты что же думаешь, — моим жизнь не дорога?

— Нет, не думаю… Когда Бурунов сказал мне об этом, я его демагогом назвал. Легко учить: надо сделать так. А как это сделать? Вот тут-то он и помог. «Жизнь солдата, — сказал он, — по-умному беречь надо. От пули-дуры или осколка шального не спрячешься, не убережешься и тем более не убежишь. Бежит он от нее сдуру и думает: спасусь, а осколок клюнул его и свалил».

Канашов закрутил папиросу, потом продолжал:

— Не в обиду тебе будет сказано, Захар Емельянович, больно на ноги они у тебя резвы. Отсюда и потери лишние. А заройся они в землю, держись за нее зубами — поверь, куда меньше потерь будет. Скажу тебе откровенно: нам кажется, когда мы на марше отходим, оторвавшись от немца, то потерь меньше, чем в обороне. Неверно это! Я от Минска такой учет стал нести. И оказывается, в обороне я меньше потерял, чем при отходе на марше: то авиация тебя накроет, то, глядишь, танки прорвались и давят. А в обороне, если зароешься в землю, трудно ему всех перебить. Не по каждому он человеку снарядом бьет и не каждым в цель попадает.

Муцынов сидел задумчиво, подперев голову руками.

— Хозяин дома? — послышался грубоватый басок Поморцева. — Разрешите? А, ты здесь не один, Михаил Алексеевич? Здравствуйте, товарищи. Может, помешал, прошу извинить.

— Время обеденное, — сказал Канашов, увидав в дверях ординарца с котелками. — Вы хорошо ориентируетесь, когда приходить надо. Присаживайтесь, обедать в компании веселей.

— Спасибо, я пойду, — встал Муцынов. — У меня весь полк голодный. Благодарю, Михаил Алексеевич, и за выручку и за совет.

Он ушел, а Канашов и Поморцев сели обедать.

— Завидно растете вы, Константин Васильевич. Расстались мы с вами, были вроде равными по чину, а теперь вы уже мой начальник.