– Да не так все было, – вдруг вырвалось у Гарриет, которая с тех самых пор, как они выскочили из дома, почти ни слова не проронила.

Пем с Хили вытаращились на нее так, будто она с ума сошла.

– Э, але? – спросил Пем.

– Ты на чьей стороне? – оскорбился Хили.

– Она не говорила, что хочет дом сжечь!

– А вот и говорила!

– Нет! Она только сказала – “сжечь”. Но не говорила, что дом. Она говорила про вещи Хили, про эти его плакаты и наклейки.

– А, вот оно что, – уточнил Пембертон. – Вещи Хили, значит, сжечь? Тут, как я понимаю, у тебя нет никаких возражений.

– А я думал, Гарриет, что мы друзья, – обиженно сказал Хили.

– Но она не говорила, что хочет дом сжечь, – сказала Гарриет. – Она только сказала… Ну, то есть… – Пембертон переглянулся с Хили, закатил глаза. – …ничего страшного не случилось.

Хили демонстративно отодвинулся от нее подальше.

– Правда ведь, – Гарриет говорила уже совсем нерешительно, – она просто. разозлилась.

Пем закатил глаза, выдохнул облачко сигаретного дыма:

– В точку, Гарриет.

– А вы. а вы так говорите, будто она за вами с топором гонялась.

Хили фыркнул:

– Кто знает, может, в следующий раз и погонится! Я с ней больше один не останусь, – снова жалобно захныкал он, разглядывая бетон под ногами. – Надоело, что моя жизнь вечно под угрозой!

На машине Александрию можно было объехать за считаные минуты, и нового и увлекательного в этой поездке было ровно столько же, сколько в клятве верности флагу. Почти весь город окружала извилистая речка Хума, которая брала начало на востоке, а на юге загибалась крючком. На языке индейцев чокто “хума” означало “красный”, но вода в реке была желтой: тягучей, маслянистой, лоснящейся, будто выдавленная из тюбика жирная охряная краска. Пересечь реку можно было с юга – по построенному еще при Рузвельте двухполосному железному мосту, который вел в историческую, по мнению туристов, часть города. Широкий и неприветливый проспект – вытянувшийся в струнку под палящим солнцем – оканчивался городской площадью, на которой мрачно ссутулился, опершись на ружье, памятник Воину-конфедерату. Раньше солдат стоял в тени дубов, но года два тому назад их спилили, чтобы расчистить место под безалаберное, но живенькое нагромождение построек в честь военной годовщины. Башня с часами, беседки, фонарные столбы и помост для оркестра громоздились теперь на крохотной, облысевшей площади, будто сваленные в неряшливую кучу игрушки.

Почти все дома на главной улице были большие и старые. На востоке, за Главной улицей и Маржин-стрит, начинались железнодорожные пути и склады, где играли Хили с Гарриет, там же стоял заброшенный завод по очистке хлопка. Еще дальше – ближе к реке, в сторону Ливи-стрит – были трущобы: свалки, стоянки разбитых машин, хижины с жестяными крышами и просевшими крылечками, рядом с которыми ковырялись в грязи куры.