Залитые солнцем рельсы переливались, как темная ртуть, высовывались серебристыми артериями из стрелочных крестовин, старые телеграфные столбы обросли кудзу и диким виноградом, за ними высилась выбеленная солнцем водонапорная башня. Гарриет осторожно пошла к ней по заросшей травой площадке. Она все кружила в футах десяти от башни, вокруг ее ржавых металлических подпорок.

Наконец, нервно оглянувшись (машин нет и вдали их тоже не слышно, все тихо, только птицы кричат), она подошла к башне и оглядела лестницу. Нижняя скоба оказалась выше, чем она предполагала. Очень высокому мужчине, наверное, не пришлось бы подпрыгивать, а вот всем остальным без этого никак. Два года назад, когда они тут были с Диком, Гарриет первой залезла на лестницу, встав ему на плечи, а Дику, чтобы дотянуться до скобы, пришлось балансировать на сиденье велосипеда.

Сквозь щебенку пробивались одуванчики и пучки пожухлой травы, сверчки заходились от стрекота – они как будто знали: лету конец, им скоро умирать, и надрывались так, что утренний воздух будто рябил, дрожал как в лихорадке. Гарриет осмотрела подпорки: металлические двутавровые балки, через каждые два фута – овальные отверстия, которые кверху слегка сужались. Выше начинались дополнительные опоры – скрещенные металлические брусья. Если она сумеет вскарабкаться по передней балке до нижней опоры (лезть надо было высоко, но прикидывать расстояния на глаз Гарриет никогда не умела), то, может, и получится проползти по ней до лестницы.

Она храбро полезла наверх. Порез на левой руке зажил, но она все равно побаливала, поэтому Гарриет пришлось перенести упор на правую. Отверстия были небольшими, но ей удавалось, хоть и с трудом, просунуть в них пальцы или поставить ногу.

Пыхтя и задыхаясь, Гарриет лезла вверх. Продвигалась она медленно. Балка была покрыта толстым слоем ржавчины, от которой на руках у нее оставались кирпично-красные полосы. Она не боялась высоты и любила забраться повыше, ощущая только лихую радость, но тут держаться было особо не за что, и каждый дюйм давался ей с огромным трудом.

“Даже если упаду, – думала она, – насмерть не разобьюсь”. Гарриет, случалось прыгать (и падать) с большой высоты – с крыши сарая, с толстой ветки пеканового дерева у Эди во дворе, с лесов на пресвитерианской церкви – и она ни разу себе ничего даже не сломала. Но теперь она залезла так высоко, что ее было издалека видно, и Гарриет вздрагивала от каждого шороха снизу, от любого треска и птичьего крика, отводила взгляд от проржавевшей балки и озиралась по сторонам. В балку она почти упиралась носом, и с такого расстояния она казалась ей целым миром, пустынной поверхностью ржаво-красной планеты…