У нее начали неметь руки. Иногда, когда Гарриет играла в перетягивание каната, или, например, забиралась по канату в спортзале, или свисала с высокого турника, на нее вдруг накатывало странное желание разжать руки, рухнуть наземь, и теперь оно снова на нее нахлынуло. Но она карабкалась все выше и выше, стиснув зубы, изо всех сил цепляясь за балку саднящими кончиками пальцев, а в голове у нее вертелся и перекатывался старинный – детский – стишок:

И – последний рывок, она ухватилась за нижнюю перекладину, подтянулась, вскарабкалась на нее. Мистер Чэнь! Он был нарисован в книжке со стишками – остроконечная китайская шапочка, усы-ниточки, узкие, коварные азиатские глаза. Гарриет в детстве страшно его боялась, в основном из-за того, как угрожающе он держал на картинке длинные ножницы, как насмешливо улыбался тонкогубым ртом.

Гарриет замерла, оценивая ситуацию. Теперь самое опасное – развернуться на такой высоте, перелезть на соседнюю перекладину. Глубоко вздохнув, она приподнялась, перебросила ногу через железный брус.

Земля накренилась, резко качнулась в ее сторону, и на миг Гарриет показалось, что она все-таки свалилась. Но оказалось – нет, сидит верхом на перекладине, обхватив ее руками и ногами, будто ленивец. Вот теперь она высоко залезла, вот теперь если упадет – точно шею сломает, и Гарриет закрыла глаза, передохнула немного, прижавшись щекой к шершавому железу.

Гарриет медленно открыла глаза, села, держась за перекладину. Ну и высоко же она забралась! Помнится, вот так она и сидела, верхом на ветке – шорты грязные, ноги в муравьиных укусах, – когда как-то раз залезла на дерево и не смогла слезть. Это было летом, после первого класса. Она тогда сбежала – из летней библейской школы, что ли? Сбежала и бесстрашно вскарабкалась на дерево, “что твоя белка!”, воскликнул старик, который услышал, как Гарриет, сгорая со стыда, тихонечко зовет с высоты на помощь.

Гарриет медленно встала, хватаясь за перекладину, коленки у нее тряслись. Уцепившись за балку над головой, перехватывая ее руками, она медленно пошла по перекладине. Старика того она до сих пор помнила – горбатый, лицо плоское, покрытое полопавшимися сосудами, помнила, как он, вскинув голову, пытался разглядеть ее в густой листве. “Ты чья ж будешь?” – хрипло крикнул он ей. Он жил возле баптистской церкви, этот старик, в сером доме с лепниной, жил там совсем один. Теперь уж он давно умер, а от пеканового дерева у него во дворе остался один пенек. Как же он испугался, заслышав ее очень сдержанные крики (“Помогите… Помогите…”), которые неслись будто бы из ниоткуда, как заозирался, завертел головой, словно призрак его по плечу похлопал!