– Ей нужен воздух!

Гарриет, лежа на жестком полу, только диву давалась. Во-первых, и шея, и голова у нее болели – и болели очень сильно, а кроме этого, она каким-то сверхъестественным образом перенеслась в другое место. Во-вторых, Эди на второй этаж обычно не поднималась. Гарриет и не помнила даже, когда Эди вообще была у них дома: она не проходила дальше передней, в которой на случай, если вдруг кто зайдет, поддерживали относительный порядок.

Как я сюда попала? – спросила она Эди, но фраза ей не совсем удалась (да и мысли у нее все сбились и спутались), поэтому она сглотнула и попробовала спросить еще раз.

Но Эди велела ей молчать. Она помогла Гарриет сесть, Гарриет оглядела себя, и по спине у нее побежал странный холодок, потому что одежда на ней была другая.

Почему у меня одежда другая, хотела спросить она, и опять вышло что-то не то. Но Гарриет стойко промямлила фразу до конца.

– Шшшш, – Эди приложила палец к губам Гарриет.

Она спросила у матери, которая рыдала где-то на заднем плане (из-за ее плеча пугливо выглядывала Эллисон, грызла ногти):

– Сколько времени он длился?

– Не знаю, – мать прижала пальцы к вискам.

– Шарлотта, это важно. У нее был припадок!

Приемный покой дрожал и переливался, будто во сне. Все было чересчур ярким – кажется, что так и сверкает чистотой, но приглядишься и видишь, что стулья потертые и заляпанные. Эллисон читала потрепанный детский журнал, напротив нее сидел понурившийся старик, с которым безуспешно пытались разговаривать две официального вида женщины с бейджиками на одежде. Старик, будто пьяный, завалился вперед и таращился в пол, зажав руки между коленями, а его щегольская, похожая на тирольскую шляпа съехала ему на один глаз.

– Она и слушать никого не станет, – повторял он, покачивая головой, – она себя совсем не бережет.

Женщины переглянулись. Одна уселась рядом со стариком.

Потом вдруг стало темно, и Гарриет шагала в одиночестве по странному городу с высокими зданиями. Нужно было успеть до закрытия сдать книги в библиотеку, но улицы становились все уже и уже, и вскоре, когда они стали в фут шириной, Гарриет остановилась перед огромной кучей камней. Нужно найти телефон, думала она.

– Гарриет!

Эди. Она теперь стояла, а не склонялась над ней. Из вращающихся дверей вышла медсестра, которая везла кресло-каталку.

Медсестра была молодая, пухленькая и симпатичная: черная тушь, на веках – жирные черные стрелки вразлет, и много-премного румян, которые, заезжая на внешний уголок глаза, розовым полумесяцем тянулись от щек до висков и (думала Гарриет) делали ее похожей на певиц из пекинской оперы. Дождливыми вечерами Гарриет, бывало, лежала на полу у Тэтти дома и разглядывала картинки в “Японском театре кабуки” или иллюстрированное издание “Путешествий Марко Поло” 1880 года. Кубла-хан в расписном паланкине, маски и драконы, страницы с золотым обрезом и папиросная бумага, вся Япония, весь Китай уместились в узеньком “миссионерском”[49] книжном шкафу, который стоял у подножия лестницы.