Почему же ему давали столько последних шансов? Большой Джим мало что умел лучше, чем пресмыкаться перед людьми в костюмах. А им, разумеется, не терпелось вернуться в Олбани или в Нью-Йорк, так что подолгу пресмыкаться ему не приходилось. И хотя они угрожали чаще наведываться с проверкой, Большой Джим знал, что они терпеть не могут приезжать в “Сан-Суси”, разве только по необходимости. Да, подобные унижения оставляли у него неприятный осадок, и после очередного выговора Салли с братом старались не попадаться ему на глаза, но через неделю-другую унижение забывалось, к отцу неизменно возвращались привычные самомнение и самодовольство, а с ними бахвальство и спесь. “Где они собрались искать некурящего? – спрашивал он риторически. – За те деньги, что они платят?”

Как очень многие люди, презирающие чужой авторитет, Большой Джим не терпел, когда его собственный ставили под сомнение. И Салли с Патриком, разумеется, хватало ума этого не делать. Чего не скажешь о городских мальчишках, игнорировавших таблички “НЕ ВХОДИТЬ”, развешенные через равные промежутки вдоль всей чугунной ограды, – таблички, на которые – вот парадокс – так удобно поставить ногу, перелезая через забор. И хотя эти мальчишки были, пожалуй, наименьшей угрозой, отец Салли и Патрика убедил себя в обратном и рассказывал каждому, кто был готов его слушать, что если этим маленьким говнюкам разрешать носиться по парку, играть в футбол и топтать нетронутые газоны, его уволят. Он словно и не понимал, что допекать Большого Джима Салливана им нравится куда больше футбола. Настолько же ловкие и проворные, насколько он был медлителен, неуклюж и – в зависимости от часа – хмелен, они неизменно подзадоривали его погнаться за ними. А когда Большой Джим пускался в погоню, мальчишки прыскали, как тараканы, в разные стороны, вынуждая его гадать, кого из нахалов преследовать, – хотя, в общем, какая разница. В этом конкретном стаде не было слабых гну, да и Большой Джим не был тем львом, каким себя воображал. Больше всего мальчишки любили подпустить его поближе, кто-нибудь притворялся, будто упал или подвернул ногу, и в последний момент вскакивал, точно газель, перемахивал через забор, спрыгивал по ту сторону – не достанешь – и громкой имитацией пердежа вознаграждал своего преследователя за труды. Мальчишки дивились, как легко их проделки доводили Большого Джима до белого каления. Может, он ненормальный? Почему он изо дня в день ведется на старые трюки, точно и не способен учиться на собственном опыте, пусть даже столь неудачном? Они наслаждались, как могут только мальчишки в тринадцать лет, его бессильной злобой, наверное прозревая в этом мужчине большой мир взрослых, куда им еще предстоит войти и где правила устанавливают и приводят в исполнение дураки всех мастей. Если так посмотреть, получается, дразнить Большого Джима Салливана – моральный императив? Должно быть, им так и казалось, учитывая, что от Джима их отделяла кованая ограда.