– Да эти сапатисты… – начал оправдываться Урбина.
– Голову мне не морочь, – оборвал его Вилья. – Они сапатисты, и мы тоже. – Он повернулся к Сармьенто. – С этой минуты всякого, кто будет безобразничать, – к стенке. Без суда и прения сторон.
Индеец, на лице которого не дрогнул ни один мускул, кивнул, продолжая курить. Для него расстрел, подумал Мартин, такое же естественное дело, как и для его начальника. Или еще более.
– И вот еще что… Вчера пришли ко мне с жалобой на то, что из собора Троицы уперли дарохранительницы.
– Наверняка это сапатисты.
– Чушь не мели, Томасито… Люди Сапаты верующие. Ты что, не видел, как они обвешаны ладанками, распятиями и прочей дребеденью? И вообще, вот что я тебе хочу сказать: я сам попов терпеть не могу, но церковь извольте уважать! Ясно это? Когда старухи идут к мессе, лучше их не задевать. Разозлишь их – они тебе жизнь отравят. Мы этого вдосталь нахлебались выше по реке. Короче: за святотатство – пулю в лоб безо всяких.
Сармьенто с дымящейся во рту сигарой, побалтывая в руке бокал коньяка, кивнул. Он явно был доволен, и Вилья с хохотом показал на него пальцем:
– Глядите, как этот сукин сын смеется, не смеясь! Любит людей стрелять! Индейцы никогда не смеются во всю глотку, как испанцы, или сдержанно, как мы, мексиканцы. Они смеются, как Сармьенто. Как бы про себя. Затаенно.
– Кстати, генерал, – вмешался Мартин. – У меня к вам просьба.
Мексиканец удивился:
– Что-то новенькое. Ты же никогда ничего не просил. Ну говори, посмотрим, смогу ли.
– Есть некий испанский промышленник по фамилии Ларедо. В свое время он мне помог.
– Испанский?.. Нехорошее начало, дружище… ты единственный испанец, которому я доверяю.
– Его оклеветали, и семья опасается за его жизнь. Нельзя ли выправить ему документ, вроде охранной грамоты? Чтобы какое-то время он мог жить спокойно.
– Сторонник Уэрты, небось?
– Да кто в ту пору не был сторонником Уэрты?
– А как он относится к Каррансе?
– Никак не относится. Я же говорю, он предприниматель, политикой не интересуется.
– А деньги у него есть?
– Есть сколько-то.