– Ах, чтоб тебя… – сказал Хеновево Гарса, который смотрел в бинокль. – Да заткнет кто-нибудь глотку этим сволочным «гочкисам»?!

Мартин стоял рядом, почти стремя о стремя. Он уловил мрачный тон майора, а когда тот, спрятав бинокль, обернулся к нему, увидел, как напряжено обычно бесстрастное лицо.

– Ничего не попишешь… – Майор прищурился, оглядывая местность, покрутил головой. – Придется лезть напролом в самое пекло… Да еще солнце в глаза.

Мартин, заслоняясь от яркого света шляпой, смотрел на отступающих солдат. Из двух сотен возвращалась едва ли половина.

– Слишком гладко, слишком ровно, все как на ладони… А каналы не дадут нам идти галопом.

Майор, не выдавая своих чувств, кивнул:

– Все так.

– Это не считая пулеметов.

– И это верно.

– Ты что, в самом деле не боишься, майор? – полушутя спросил Мартин.

Под седеющими усами скользнула и пропала тень улыбки.

– Боюсь, но не очень.

– А раньше говорил – ничего, мол, не боюсь.

– Раньше я был моложе.

Гарса ласково потрепал своего гнедого коня по шее, и тот тряхнул головой, почувствовав прикосновение его руки.

– Мы ведь нашу жизнь не купили, – добавил Гарса и показал на свою вышитую короткополую курточку и узкие штаны с пуговицами сверху донизу. – Потому я и оделся сегодня по-воскресному. Чтоб умереть, как подобает чарро.

Мартину хотелось еще поговорить, но он сдержался. Он по опыту знал, что словами не отвлечешься – страх перед неминуемым останется с тобой: он чувствовал холодок в паху и неприятную пустоту в груди, где сердце то вдруг начинало биться медленно, почти замирая, то пускалось вскачь. Раньше такое происходило с ним перед каждым боем: казалось, что само тело, неподвластное его воле, не хочет, чтобы его искромсали железо и огонь. Потом этот страх растворялся в горячке боя. И все же от бездействия, от долгого ожидания разыгрывалось воображение даже у привычных бойцов и случалось такое вот почти невыносимое томление.

С левой стороны, где выстроились люди полковника Очоа, долетел звук трубы, и Гарса обернулся к горнисту своего эскадрона, стоявшему прямо за ним, – тощеватому, с индейскими чертами, пареньку лет четырнадцати, в соломенном сомбреро, с винтовкой у седла, с патронташами на груди.

– Валяй, Хуанито.

Тот поднес к губам сияющую на солнце латунь, надул щеки. В воздухе задрожал резкий металлический звук, на мгновение заглушивший и близкую стрельбу, и грохот разрывов. Мартин увидел, как одни перекрестились, а другие – и он в их числе – всего лишь покрепче уперлись в стремена и затянули ремешки шляп. Как и все, он тронул коня шпорами, ослабил поводья, пустив его шагом. Ощущения вакуума в сердце стали длительней, распространились шире.