Нас подвели к столу, где вновь прибывших ждали еврейские женщины в полосатой одежде с электрическими бритвами в руках. Подойдя ближе, я увидела, как они бреют арестанткам головы. У одних все-таки оставались короткие волосы, другим везло меньше.

Я не была тщеславной и не отличалась особенной красотой, всегда находилась в тени Дарьи и даже Баси. Пока мы не переехали в гетто, я оставалась по-детски пухлой, круглолицей, бедра у меня терлись друг о дружку при ходьбе. От голода я отощала, но в красавицу не превратилась.

Единственным моим достоянием оставались волосы. Да, они потускнели и были спутанными, но переливались всеми оттенками коричневого – от орехового до красного дерева и тика. Они были волнистые и завивались на кончиках. Когда я заплетала их в косу, она получалась толщиной с кулак.

– Пожалуйста, – взмолилась я, – не остригайте мне волосы.

– Может, у тебя есть что-нибудь, чем ты убедишь меня лишь немного подравнять их? – Женщина наклонилась ко мне. – Похоже, тебе удалось протащить с собой кое-что.

Я вспомнила о ботинках, которые оказались в руках у немецкого солдата. Подумала об этой женщине, которая, вероятно, когда-то была на моем месте. Если немцы хотели превратить нас в животных, тогда, судя по всему, им это удалось.

– Даже если бы протащила, – прошипела я в ответ, – тебе бы это досталось в последнюю очередь.

Женщина посмотрела на меня, подняла бритву и скосила волосы на моей голове под корень.

В этот момент мне стало ясно, что я больше не Минка, теперь я какое-то другое создание, не человек. Дрожа и всхлипывая, не глядя по сторонам, я по команде быстро прошла в душевую. В голове крутилась только одна мысль – о матери и фальшивом душе, про который мне рассказывал тот парень; о наполненных газом фургонах и телах, выгружаемых оттуда посреди леса. Я уставилась на душевые лейки и подумала, что из них потечет – вода или газ? Одна ли я слышала такую историю, и только ли у меня сердце едва не разрывается от страха?

Вдруг послышалось шипение. Я закрыла глаза и попыталась представить себе всех, кого любила в этой жизни: родителей, Басю, Дарью, Рубина и Мейера, Йозека, герра Бауэра, даже Арона. Мне хотелось умереть с их именами на устах.

По коже потекли капли. Вода. Холодная, льется урывками. Потекла и пропала. Я не успела даже сделать полный поворот вокруг, жарко твердя про себя: «Не газ, не газ». Может, тот парнишка ошибся? Или здесь все устроено не так, как в Хелмно. Может, тут действительно, как сказали нам солдаты, трудовой лагерь.

Вот он опять – жалобный крик надежды.