– Raus![52] – заорал охранник.

Мокрая, я быстро выскочила из душевой, и мне дали одежду. Рабочее платье, платок на голову, куртку в сине-серую полоску, ни носков, ни белья.

Я быстро оделась. Мне хотелось поскорее избавиться от стыда, прикрыть наготу, стать такой же, как другие женщины вокруг. Я еще застегивала куртку, когда охранник схватил меня и подтащил к столу. Там какой-то мужчина протер спиртом мое левое предплечье, а другой стал писать на мне. Сперва я не понимала, что он делает. Кожу жгло, и я чувствовала запах горелого мяса. Опустила взгляд: А14660. На мне поставили клеймо, как на скотине. У меня больше не было имени.

Нас затолкали в какой-то барак без света. Когда глаза привыкли к мраку, я увидела нары в три яруса с соломенными подстилками, как в стойлах. Окон не было. Стояла страшная вонь, и внутри находились несколько сотен женщин.

Я вспомнила, как нас везли в переполненных вагонах, несколько дней мы не видели солнца, не выходили наружу, чтобы размяться или справить нужду. Мне не хотелось больше терпеть этот ад, лучше умереть. Да поскорее, думала я.

Не успев толком сообразить, что делаю, я развернулась и побежала прочь от входа в барак. Напрягая все силы, я летела в своих деревянных башмаках по грязи к электрической изгороди.

Я знала: если доберусь до нее, буду свободна. Тогда Арон, Дарья и (прошу Тебя, Господи!) отец будут помнить меня Минкой, а не этой лысой, пронумерованной скотиной. Я вытянула вперед руки, будто неслась навстречу любимому.

Сзади прозвенел женский крик. Я услышала сердитые возгласы охранника, который через мгновение нагнал меня, толчком сбил с ног и навалился сверху всем своим весом. Он схватил меня за шиворот, поднял на ноги и швырнул в барак. Я растянулась на бетонном полу вниз лицом.

Дверь захлопнулась. Я заставила себя встать на колени и тут обнаружила, что кто-то протягивает мне руку.

– О чем ты думала? – сказала какая-то девушка. – Ты погибла бы, Минка!

Я прищурилась. Сперва ничего было не разглядеть из-за тусклого света, кроме обритой головы и синяков на лице. А потом я узнала Дарью.

И так я снова стала человеком.

Дарья провела здесь уже два дня и знала распорядок. Aufseherin – главная надзирательница – отвечала за женские бараки. Она отчитывалась перед Schutzhaftlagerführer – мужчиной, начальником женского лагеря. В первый день Дарья видела, как он забил до смерти заключенную, которая пошатнулась и вышла из строя во время переклички. В каждом бараке имелись Stubenältesten – старшие по комнатам и Blockältesten – старшие по баракам; это были заключенные евреи, которые отвечали за отдельные комнаты и целые бараки, иногда они вели себя хуже охранников-немцев. Старшей у нас была венгерка по имени Борбала, которая напоминала мне гигантского кальмара. Жила она в отдельной комнате барака; ее подбородок утопал в мясистой шее, а глаза блестели, как кусочки угля. Говорила она низким мужским голосом и в четыре часа утра поднимала нас зычным криком. Дарья посоветовала мне спать, не снимая башмаков, чтобы их не украли, и на ночь прятать миску под рубашкой по той же причине. Она объяснила мне устройство Bettenbau – солдатской постели, которую мы должны были воспроизводить из соломенной подстилки и тонких одеял. Разумеется, придать соломе аккуратный вид настоящего матраса было невозможно. Это постоянно давало Борбале повод учить нас на примере очередной избранной ею жертвы. Дарья посоветовала мне сбегать в сортир, потому что их было мало для сотен заключенных, а до поверки оставалось всего несколько минут. Опоздание было еще одним основанием для избиения. Говоря это, Дарья прикоснулась к голове, по ее виску фиолетовым пятном расползся синяк, формой напоминавший цветок. Урок дался ей нелегко.