–
Произнося последнее слово, я стукнула камнем по ручке, как по зубилу. Дарья издала нечеловеческий вопль и изогнулась, будто ее полоснули мечом. Я в ужасе отпрянула. Что я натворила! А она зажала рукой рот и перекатилась на бок.
Когда Дарья взглянула на меня, глаза у нее были ярко-красные, сосуды в них полопались от крика. Кровь текла по подбородку, будто она упырь, только что убивший свою жертву.
– Прости меня! – воскликнула я. – Я не хотела делать тебе больно…
– Минка, – просипела моя подруга сквозь слезы, сквозь кровь и стала хватать меня за руку; по крайней мере, мне показалось, что она делает именно это, а потом я поняла: Дарья пыталась что-то дать мне.
На ее ладони лежал выбитый гнилой зуб.
На следующий день лихорадка у Дарьи спала. Я снова принесла завтрак с кухни, чтобы получить дополнительную порцию и помочь подруге набраться сил. Она улыбнулась мне, и я увидела дырку на месте выбитого зуба, черный провал.
Тем вечером в нашем бараке появилась новая жилица. Она была из Радома и отдала своего трехлетнего ребенка старухе-матери на платформе, где арестанты выгружались из вагонов. Такой совет ей шепнул мужчина в полосатой робе. Женщина плакала не переставая.
– Если бы я знала, – захлебываясь слезами, причитала она. – Если бы я знала, почему он так сказал, то никогда бы не сделала этого.
– Тогда вы оба уже были бы мертвы, – сказала Эстер, самая старшая в нашем бараке женщина, пятидесяти двух лет. Она работала с нами в «Канаде» и имела свой бизнес на лагерном черном рынке – меняла украденные из чемоданов сигареты и одежду на еду.
Новая арестантка не унималась. Такое случалось нередко, но эта плакальщица выражала свое горе очень громко. А мы все вымотались от недоедания и долгой работы. Ее слезы расстраивали нас. Она была хуже дочки раввина из Люблина, которая всю ночь напролет молилась.
– Минка, сделай что-нибудь, – наконец попросила Эстер.
– Что я могу сделать?
Не в моих силах вернуть ей ребенка или мать. Я не властна изменить то, что случилось. Честно говоря, меня эта женщина раздражала; вот какой жестокой я стала. В конце концов, мы все перенесли утраты, как и она. С чего она взяла, что ее горе какое-то исключительное и лишает нас драгоценных часов сна?
– Если мы не можем утихомирить ее, может, тогда заглушим? – предложила одна девушка.
Послышался одобрительный хор голосов.