Доктор Джон Аллендер впускает ее к себе в кабинет, предлагает кресло у огня, набитое конским волосом. Голос его угрюм и тих, и она показывает на свой рот и качает головой, и пытается сказать глазами, говорить я пока не могу, но вскоре, надеюсь, смогу, я целый день вас искала. Он кивает и просит принести чаю, его через миг доставляет какой-то старик, может отец его, молодой человек стал старым, не прошло и нисколько времени. Она вперяется в золоченую библиотеку доктора в обширном и неумолимом жаре очага, акварели на стенах – некая приглушенная неподвижная Ирландия. Жестом просит она чего-то, на чем писать. Чуть погодя он опирается локтем о каминную полку и читает, что она написала.

Я видела вас Тогда на Улице. Вы, Доктор, показались мне Человеком Правдивым. Я не могла их оставить. Не знала как. Его Слова имели Власть надо мной. Не могла думать своей головой. Боюсь, они могут за мной прийти. Вы поможете?

Я видела вас Тогда на Улице. Вы, Доктор, показались мне Человеком Правдивым. Я не могла их оставить. Не знала как. Его Слова имели Власть надо мной. Не могла думать своей головой. Боюсь, они могут за мной прийти. Вы поможете?

Когда он заговаривает, она осознаёт, что он умеет смотреть на нее, на нее не глядя. Он говорит, такие вот типы винят Бога в чем угодно. Они Бога винят за погоду, что истребляет эту землю, за дождь и ветер и за дрянь зимнего света, что затемняет страну круглый год. Ибо что есть свет, если не естественный посланник Бога, а значит, в Ирландии Бог отсутствует.

Направлена ли на нее насмешка у него в голосе, она не уверена. Он выходит из комнаты и призывает старика, и она думает, беги прочь. Человек возвращается с темным плащом и парой женских сапожек. Она пытается от них отказаться, но он качает головой и говорит, они старые и неношеные и в них нет нужды. Тут не тропики.

И, лишь оказавшись уже на посветлевшей дороге, она замечает, что доктор положил ей в карман монету.

VIII. Черная гора

VIII. Черная гора

Эти одинокие дороги, где движенье пешком происходит под свой собственный счет. Три-четыре-пять-шесть, руки-плечи-ладони-стопы. Зрелище неба ведет ее к северу и час за часом воссоздает день. Она рада плащу. Сейчас в драном небе мир, но то, что собирается против солнца, вскоре развяжет войну дождя.

Столь многих не стало, думает она. Исчезли босяки, кто ордами хаживали по дорогам страны. Безмолвие нарушаемо лишь телегою или экипажем, те распугивают тишину суматохою лошадей. Низинные дороги ведут ее через селенья, где торфяной дым, бывает, дает знак об одном-двух обитателях, затуманенное лицо, замеченное сквозь стекло, или, может, старик выбирается поглядеть, кто она, глаза, говорящие, я слишком стар и не помру и слишком устал и не уйду. Есть и селенья, которые необходимо преодолевать, поспешая, где глинобитные хижины и лачуги сбиваются вместе в непроизнесенном горе. Никакого тут более вавилона болтовни, детей и животных, словно ветер унес их прочь.