– Не грусти, все мы так или иначе живем вечно. Все зависит от перспективы, – вырвала меня из раздумий Вера.

В недрах сознания я выронил из рук воображаемую пожелтевшую тетрадку, взятую с самой дальней полки, так и не успев открыть ее. Я вернулся из коридоров душевной библиотеки в бар, где передо мной стоял пустой стакан с тающим льдом, а напротив сидела Вера, наклонившись вперед и подперев руками подбородок. Стало быть, мой откат набирал обороты, так как мне не удавалось оставаться в моменте, собрать мысли в кучу и тем более облачить их в слова. Несколько секунд я тихо шевелил губами, будто напрочь позабыв, как в принципе устроен процесс построения речи.

– О чем ты? Какая вечная жизнь? – еле выжал я из себя.

– Та, о которой поется в песне. Разве ты не об этом задумался?

Тут я вдруг понял причину своего смятения. Дело было не только в виски или в откате. Дело было в песне, которую сознание наконец впустило в себя. Вернувшись в воображаемые архивы, я поднял с пола и открыл тетрадь, много лет назад запрятанную в самый темный угол, и в лицо мне хлынул поток пережитых сцен двадцатипятилетней давности, тщательно упакованных и запечатанных так, чтобы никто никогда не смог до них добраться.

– Oasis, «Live Forever», – подсказала Вера.

– Да, узнаю, – едва слышно прошептал я. – Эта песня вышла в девяносто четвертом, за месяц до смерти мамы.

– Прости, я не знала.

– Ее тогда играли на каждом углу, она стала хитом позднего лета, – продолжал я, игнорируя ее слова. – Ода вечной жизни в противовес так популярному в те годы гранжу. Ты знала, что Галлахер написал этот текст в ответ Кобейну, мрачные мотивы которого настойчиво вбивали желание умереть?

– Впервые слышу.

– Ну вот, оказывается, я тоже способен тебя чему-то научить.

– Я уверена, что ты знаешь намного больше, чем тебе кажется.

– Теперь я точно знаю все, что мне нужно знать.

Вера вопросительно посмотрела на меня, ожидая продолжения, но я уже унесся от нее за тысячи световых лет туда, где предзакатное январское небо моей пятнадцатой зимы затянуто тучами. Где в холодном воздухе воет сирена. Где асфальт перед лицом пахнет кровью и собачьей мочой. Где будто из густого тумана мое имя выкрикивает голос отца. Где сквозь гул в ушах до полумертвого сознания из лежащих рядом наушников доносится баллада Галлахера о вечной жизни.

Часть четвертая. Мутное стекло и искусственная елка 42

Часть четвертая. Мутное стекло и искусственная елка

42

Я почувствовал толчок, в левый висок что-то больно ударило, а голова резко ушла вперед, будто готовясь вот-вот оторваться от туловища. Я открыл глаза и несколько раз потер их ладонями, прежде чем окружающие элементы сложились в четкую картинку.