— Что это с ним? — Иван Артакович отступил в угол, сторонясь обезумевшего Формера.

— Он переезжает в Европу, — ответил Лемнер.

В комнату внесли ведро с целебным раствором, окатили синего Формера. Краска ручьями стекла с его обожжённого тела. Придя в себя, он не глядя подписал лист с показаниями. Устно сообщил, что полотно Ренуара «Мадам Самари», свёрнутое в рулон, находится в магазине обоев.

Госпожа Яна поклонилась в пояс:

— Мир, да любовь! — раздувая алый сарафан, удалилась.

Вице-премьер Аполинарьев не доставил много хлопот. В камере у него отобрали собачек корги. Любимую собачку Нору с умильной мордочкой и выпуклыми детскими глазами Лемнер расшиб о стену камеры. Аполинарьев рыдал, целовал оставленную на стене красную кляксу, повторял:

— Моя ненаглядная!

Аполинарьева привели в комнату дознаний, зачитали обвинения. Ему вменяли срыв производства на танковых, ракетных, авиационных заводах, передачу Украине плана стратегического наступления, сбор слюны членов правительства для американских бактериологических лабораторий. Лемнер и Иван Артакович предполагали, что Аполинарьев станет отпираться, и пригласили в комнату дознаний Госпожу Владу. Она явилась, играя бицепсами, натёртая до блеска гусиным салом. Покачивала двухпудовыми грудями, хмуро оглядывала жалкого Аполинарьева. Обдумывала, как ловчее переломить ему позвоночник. Но Аполинарьев не думал отпираться. Охранник принёс брезентовый мешок и вывалил из него изголодавших собачек корги. Со счастливым писком кинулись собачки к хозяину, нырнули ему под пиджак, и Аполинарьев счастливо целовал их умильные мордочки, приговаривая:

— Бедной Норы нет среди нас!

Крупные слёзы текли по лицу Аполинарьева. Лемнеру было жаль этого одинокого сломленного человека, жаль его собачек и Ивана Артаковича, и дознавателя, и хмурой, оставшейся без работы Госпожи Влады, и себя, чьё появление в мире оставалось неразгаданным. Хотелось кинуться к перламутровой бабочке, растворить драгоценные крылья и оказаться в тёплых землях с голубыми горами, с пророками в каждой харчевне, пьющими из пиалок душистый чай.

Аполинарьева увели, узнав, что шедевр русского художника Рафаэля «Сикстинская мадонна» висит в рабочей столовой Брянского мясокомбината.

Глава тридцать пятая

Глава тридцать пятая

Анатолия Ефремовича Чулаки привели на дознание и сразу заковали в наручники. Тюрьма его подкосила. Он похудел, усох, выцвел. Сытый жирок вытопила нестерпимая жаркая мысль о понесённом поражении, о завершении великой эры, которую называли его именем — «Время Чулаки». Он стоял у бетонной стены в цепях, и Лемнер с состраданием смотрел на его мятый, обвисший костюм, серое, с комочком подбородка, лицо. Всё ещё был вздёрнут надменный нос. Но волосы, недавно едко рыжие, поблекли, скучно выцвели. Ресницы были белые, как у козы, а золотые крупицы веснушек, восхищавшие дам, казались тёмными, усыпавшими щёки угрями. Могущественный, своевольный повелитель губерний, принятый в аристократических семьях Европы, теперь Чулаки стоял в цепях, ожидая допроса и пытки. Глаза его затравленно бегали. Дознаватель в офицерском мундире, Иван Артакович, пахнущий дорогим одеколоном, Лемнер, ещё помнящий женское тепло минувшей ночи, готовились брать у него показания.