Лемнеру были тягостны допросы и пытки. Он не позволял своим жертвам мучиться и сразу их убивал. Золотой пистолет был оружием милосердия.

Но в Лефортове, среди воплей истязаемых, свиста бичей и хруста хрящей, совершалось великое очищение. Расчищалась дорога Лемнера к Величию. Устранялась одна из преград, мешавших Лемнеру остаться наедине с Русской историей. Наедине с тем восхитительным Млечным путём, что горел над ним в украинской степи. История прочертила на ладони Лемнера линию Величия, положила ему на ладонь Млечный путь. Лемнеру было жаль Чулаки, но тот заслонял от него Млечный путь, мешал остаться наедине с Русской историей. Хотел смахнуть с его ладони бриллиантовую линию жизни.

Лемнер посмотрел на свою ладонь. От запястья к безымянному пальцу вела бриллиантовая линия жизни. Млечный путь лежал у него на ладони.

— Брат Лемнер, — Чулаки тоскливо звякнул цепями, — я предлагал вам великую возможность и честь запечатлеть своё имя на русских скрижалях. Предлагал вывинтить Россию из мировой истории, как вывинчивают тусклую, засиженную мухами лампочку, и ввинтить вместо неё ослепительный светильник новой России, как самоцвет в созвездии процветающих народов и стран. Увы, эта роль не для вас. Россия будет тускло чадить на краю неба, как мутная слеза русской вдовы.

— Гражданин Чулаки, оставьте ваши образы и метафоры по другую сторону тюремных ворот, — Иван Артакович поправил ослепительно белую манжету, победно взглянув на грязную рубаху Чулаки. — Здесь от вас ждут чистосердечных признаний, искренность которых облегчит вашу участь.

— Иван Артакович, ещё недавно ты и я, мы сидели в уютном швейцарском кафе, мечтали о европейском пути России и распределяли портфели в будущем русском правительстве. Теперь ты щеголяешь своей белой манжетой. А ведь на ней кровь твоих недавних единомышленников и друзей.

— Ваши единомышленники и друзья, гражданин Чулаки, дали на вас показания, и теперь вам следует подтвердить их правоту, — Иван Артакович жгуче взглянул на Чулаки. Тому не следовало упоминать о швейцарском кафе, о прежней, связывающей их дружбе.

Мятежники оговаривали себя, сплёвывали кровь и продлевали свои мучения. Лемнеру хотелось достать золотой пистолет и пристрелить ректора Лео, публициста Формера, режиссёра Серебряковского, вице-премьера Аполинарьева. А теперь закованного Чулаки, которого ждали мучения. Но в показаниях бунтарей мелькали признания, уличавшие Ивана Артаковича в причастности к мятежу. Иван Артакович был ещё одной помехой на пути Лемнера к Величию. Тёмные рыльца диктофонов жадно глотали улики, которыми Лемнер, не теперь, но позднее, непременно воспользуется. Он сжал кулак, желая убедиться, что Млечный путь всё ещё в его ладони. Стиснутые пальцы ощутили холод серебряного слитка.