– Думаю, мама обрадуется, что я буду чем-то занята. Я не выношу этого ожидания, этой неопределенности.

Через две недели она покинула Нью-Йорк.

Складывать и упаковывать. Складывать и упаковывать, вязать. Мои носки так и не стали выглядеть лучше, поэтому я ограничилась шарфами и шерстяными кашне. Рабочие дни, темные ночи одиночества и мрака наедине с радио. Работая весь день, я проводила вечера, разливая кофе и чай в клубе солдатам и матросам, делая что угодно, лишь бы себя занять. Война казалась огромным черным волком, преследующим меня от страны к стране. Я делала то, что делали все в те дни: работала и ждала. Отложила все дела. Я не брала в руки кисть с тех пор, как уехала из Парижа. Пальцы болели от упаковки коробок и вязания, постоянной упаковки коробок и вязания.

Гого вернулась спустя два месяца. Женщин Красного Креста отправили в джунгли в Бенгалии, где Гого тут же заболела дизентерией. Крошечная Гого вернулась худой, как жердь, ее красивые длинные каштановые волосы были обрезаны и теперь росли как попало и вились.

Она вернулась больная, но главное, что она вернулась, и это казалось мне предзнаменованием. Если вернулась Гого, то вернется и Чарли. И Отто тоже. Если вернулась дочь Скиап, то вернутся и мои близкие.

Но этого не произошло.

В августе я сидела в темноте, обмахиваясь веером и слушая радио, выступление Джека Бенни, когда в дверь позвонили. Там стоял мальчик, слишком маленький, чтобы сражаться, застенчивый, согнувшийся под тяжестью своего портфеля. Его зеленая униформа была выглажена, но лодыжки обмотаны резинками, чтобы брюки не цеплялись за велосипедную цепь.

– Вам телеграмма, мэм, – сказал он голосом, еще не утратившим высоких детских нот.

Я чуть было не сказала: «Нет, не нужно. Заберите». Но, конечно, этого нельзя было делать. Ты должен протянуть руку и взять у мальчика конверт. Я чуть не забыла дать ему пять центов на чай.

Я долго сидела в темноте, бережно сжимая конверт в руках, думая, что, если я подожду достаточно долго, новость внутри изменится. Но, конечно, никто не посылал телеграмм с хорошими новостями.

Я сидела в оцепенении, уставившись на серо-желтые обои в углу гостиной, на которых Чарли, маленький Чарли, когда-то нарисовал лошадку маминым лаком для ногтей. Большая часть рисунка была соскоблена, но контур все еще оставался – красная неуклюжая лошадка, вставшая на дыбы. Я вскрыла телеграмму лишь через час после того, как получила ее, откладывая это действие так долго, как только могла, потому что знала, что, когда я ее открою, я стану еще более одинокой, чем после смерти Аллена, потому что рядом не будет никого, чтобы помочь мне пережить эту потерю.