Битва за хребет Эдсона. Гуадалканал. Тихоокеанский театр военных действий. Слова. Просто слова. Все, что я поняла, это то, что Чарли убит.

Чарли с голубыми глазами, которые в зависимости от настроения меняли цвет с темно-сапфирового на бледно-аквамариновый, со светлыми волосами, напоминающими нимб. Чарли, мой младший брат, подтрунивавший надо мной, издевающийся. Чарли, который прислал мне телеграмму: Приезжай в Париж. Кафе «Дё Маго». Чарли с листьями, приколотыми к одежде на балу де ла Форе, Чарли, садящийся в нежно-голубую «Изотту» рядом с Аней. Они целуются, поднимают руки в воздух, смеются и машут на прощание.

Мне казалось, что земля ушла из-под ног, ничто не держало меня, кроме упрямого нежелания тела сдаваться.

В течение нескольких недель после получения телеграммы мне снился один и тот же сон. Мне сказали, что он мертв, но вот я иду по Вандомской площади, а Чарли сидит в нежно-голубой «Изотте» рядом с Аней, отъезжает от тротуара и машет рукой.

И когда ты больше не можешь отрицать реальность телеграммы, начинается торг. Это была ошибка, говоришь ты себе. Они неправильно идентифицировали тело. Ты ждешь следующей телеграммы, которая сообщит об ошибке. Но она не приходит. Тем не менее ты продолжаешь торговаться. Я не буду плакать, потому что это сделает все реальным. Когда я расскажу об этом подруге из Красного Креста, Сюзан, я, конечно, скажу, что это всего лишь ошибка.

Но это не было ошибкой. Чарли погиб.

И вот что я узнала несколько месяцев спустя из статьи в «Нью-Йорк Таймс» об облаве в Вель д’Ив в Париже, когда все евреи, еще остававшиеся там, были арестованы и депортированы в лагеря: Чарли был убит в том же месяце, в котором Аню арестовали и отправили в лагерь.

Горе становится гипсом на холсте, поверх которого в конечном итоге должны быть нанесены другие цвета. Я начала рисовать, находя в знакомых движениях и запахах погружение и высвобождение, которых не приносило никакое другое занятие. Когда я рисовала, я чувствовала, что, возможно, Чарли где-то рядом. Отто рядом и Аня тоже, мы вчетвером были в безопасности, пока я рисовала, а когда я выдыхалась и откладывала кисти, слезы снова сдавливали мне горло.

Однажды в музее Метрополитен, куда я пришла посмотреть на картину святого Петра работы Корреджо, удивляясь, как художник мог использовать столько желтого цвета, при этом сохранив приглушенное свечение, мужчина подошел ко мне сзади и прокашлялся.

Я раздраженно повернулась, но раздражение от того, что меня потревожили, тут же сменилось удовольствием. Это был Пол Розенберг.