– Думаю, это не совсем твой стиль, – заметил он. – Мне помнится, ты увлекалась абстракцией.

– Я изучаю цвета. У старых мастеров есть синий, красный и желтый, не так ли? Главные цвета. Мистер Розенберг, как я рада вас видеть!

Я бы обняла его, если бы не формальность его костюма-тройки и эти устрашающие черные брови. Вместо этого мы вежливо, несколько чопорно, пожали друг другу руки. Казалось, с жизни в Париже прошла целая вечность, но, посмотрев на него, я почувствовала запах круассанов из пекарни на углу и жареных каштанов, услышала зажигательный джаз из «Бриктопа».

Он выглядел старше, его худощавость проявилась еще больше, лицо избороздили глубокие морщины.

– Вы перевезли свою коллекцию в безопасное место? – спросила я.

– Большинство, но не все. А ты перевезла свои картины в безопасное место?

– Они все еще в Париже. – Я пожала плечами.

Он вздохнул и сложил руки на животе, как это делают скорбящие.

– Очень жаль. Мне особенно нравилась синяя. Ты сейчас рисуешь?

– Пытаюсь. Но это дается тяжело.

Он изучал меня, всматриваясь из-под своих густых черных бровей.

– Я сожалею, – сказал он, понимая, что я имею в виду не только трудности с поиском художественных принадлежностей и времени. – Что ж, оставлю тебя наедине с мыслями о Корреджо. Когда будешь готова, приходи. Я открыл галерею на Мэдисон. – Когда мы снова пожали друг другу руки на прощание, он слегка похлопал меня по плечу.

– Это было тяжело, не так ли? – сказал он. – Уезжать из Парижа. Бедный Париж.

Так я переживала войну. Горевала. Рисовала. Упаковывала бесконечные коробки для Красного Креста, надеясь, вопреки всему, что одна из них может оказаться там, где сейчас была Аня, что она все еще жива и Отто тоже.

Мы с Гого встречались все реже; у нее появился свой круг друзей, более модных людей, которые упоминались на страницах светской хроники, других молодых жен, которые ждали возвращения своих мужей с войны.

Когда тебе не остается ничего, кроме как ждать, горевать и бояться, цвета преображаются. Желтый превращается в насмешку, надоедливое карканье птицы с верхушки дерева, фальшивое солнце, которое не дает ни тепла, ни света.

А потом все закончилось. В апреле 1945 года Гитлер покончил с собой в бункере, и немецкая армия капитулировала.

Всю ту неделю повсюду проходили парады, официальные и спонтанные, из громкоговорителей гремела музыка, из окон бросали конфетти, а люди обнимались, целовались и танцевали. Таймс-сквер превратилась в одно большое объятие, которое длилось несколько дней, полное воссоединяющихся влюбленных, незнакомцев, натыкающихся друг на друга, весь город танцевал, праздновал. Война в Европе закончилась.