– И как люди с этим справляются? Не понимаю. Родители отвозят детей в школу, потом они, ничего не зная о жизни, выбирают колледж и профессию, которую, скорее всего, возненавидят в ближайшие несколько лет… Господи, да никто в восемнадцать лет не должен выбирать, чем заниматься всю оставшуюся жизнь!

Задыхаюсь от переизбытка эмоций и чувств.

– Когда учеба подходит к концу, все думают, что кошмар заканчивается, но секрет в том, что он только начинается. День проходит за днем, один коллега сменяется другим, а ты смотришь на календарь и понимаешь, что прошел всего месяц и так же пройдут все остальные…

Шмыгаю носом. Нескончаемый ряд серых надгробий равнодушен к словам…

– Работа в кофейне, конечно, не предел мечтаний, но я выбрала ее сама, не питая никаких иллюзий. Я устроилась туда временно, чтобы немного подзаработать. Прошло уже полгода, а я все там же, где была, хотя стараюсь, пытаюсь и мчусь со всех ног. Но, Энн, есть ли в этом какой-то смысл? Мчаться. Может, впереди ничего нет, как у колеса, по которому бежит хомяк… Но, знаешь, даже если так, если жизнь – это чертово колесо, то бежать вместе было бы куда проще.

Я вспоминаю ее лысую голову и торчащие ребра, тоненькие руки, словно лапки птицы, лицо без румянца и сухие губы, и слезы катятся из глаз. Будь она здесь, она точно посоветовала бы что-то умное.

Щелк!

Я вытираю нос, поднимаю голову, прищуриваюсь и вижу вдалеке папарацци, прячущего бесстыжие глаза за камерой.

– У вас что, совсем нет совести? – Я вскакиваю, размазывая слезы по щекам. – Я хочу побыть одна! Проваливайте!

Он продолжает фотографировать.

– Эй! Я с вами говорю! – Я подхожу ближе. – Вам понравилось бы, если бы кто-то фотографировал вас на могиле родственника?

Он пятится, но не уходит, желание получить заветные кадры слетевшей с катушек звезды слишком сильно. Я подбегаю к нему, вырываю камеру и с остервенением бью о землю.

– Это мое! Личная собственность! – предупреждает он, прыгая вокруг, но не решается ввязаться в потасовку.

Еще. Еще раз оземь. Снова и снова, пока от камеры не отваливаются части. Убедившись, что она и кадры в ней не подлежат восстановлению, я тяжело вздыхаю и вытираю пот со лба.

– Я вызову полицию. – Он достает дрожащими руками телефон.

Я подаюсь вперед, чтобы припугнуть его, ведь, как бы мне ни хотелось, бить его сил не осталось. Он пятится, а потом бросается наутек.

Придя в себя, я прощаюсь с Энн, погладив надгробие на могиле в последний раз.

Сажусь в машину. Сижу долго – может, полчаса, а может, час. Прокручиваю в голове мысли, которые Пенни посеяла в подсознании. Теперь я слышу их. Слышу ее.