— Нет, — ответил Алеша с тихой ненавистью.

— Да уж надеюсь. Эти Васеньки…

— Прекрати, — сказала Поль.

— Не развлек? — Вэлос опять улыбнулся заразительно и покорно, пристально глядя ей в глаза. — Надо отдохнуть, родная моя. Спи. Тебе приснится сад, удивительный сад, полный солнца, птиц и влаги, и ты поймешь, что жизнь прекрасна… жизнь прекрасна… жизнь прекрасна…

Алеша положил руки на стол, на них голову и чуть не застонал. Остатки бессознательного детского ощущения — вопреки всему добрая и разумная воля правит миром и смерти нет — уходили в абсурд (ущерб, изъян) «прекрасной жизни». Через какие свободы, соблазны и страдания проходит душа, чтобы уже сознательно собрать и восстановить утраченное, как редко это удается, как не хватает на это жизни человеческой. И все-таки есть третий путь, о котором знал его любимый писатель: бывают дни, часы, минуты даже, что стоят целой жизни.

Он поднял голову в наступившей тишине, вгляделся в измученное лицо, решил в невыразимом облегчении: «Ничему о ней не поверю!» И услышал голос Вэлоса — прежний, трескучий и тонкий (его голоса, улыбки, жесты, даже черный бархат в несусветную жару казались Алеше двусмысленными и опасными):

— Еле справился, всего себя отдал. Вы спросите, почему? — Вэлос сидел, откинувшись в угол дивана. — Нехорошо здесь, тяжко, трудно действовать в этой атмосфере, — подмигнул неожиданно. — Не хотите отдохнуть? (Алеша вздрогнул.) Шутка. А впрочем, к вашим услугам. Очень благодарен, особенно вашей подружке. Славная девочка, с огоньком, далеко зайдет. Вообще молодое поколение радует, — он окинул молниеносным взглядом розы и шампанское. — Короче, приходите оба, я вас вылечу. Даром.

— Обойдемся.

— Ох, не зарекайтесь.

— Вы, кажется, старый Митин друг?

— Самый старый, со школы. Вот так, выражаясь фигурально, и сидим за одной партой. Жизнь отдам, если надо, и даже деньги.

— А как насчет его жены?

— Вы же слышали, — прошептал Вэлос, ему действительно было тошно, зябко, ежился словно от холода, а лицо непрерывно менялось, улыбка переходила в оскал, оскал в улыбку, лишь глаза оставались траурными, без блеска. — Она называет меня Митя.

— Еще бы! И я назову… если закодируете.

— В этом — не повинен!

— Не прикидывайтесь! Вы ее запугали.

— Чем?

— Пистолетом.

— Пистолетик-то не у меня, а…

— Вот именно. Если у вас розы на столе расцветают, могли бы и парабеллум изъять. А вы специально дразните.