Ещё он убегал от любой группы, в состав которой входило больше двух человек, и почти не тратил денег Зануды Смита, если не считать платы за жильё и скудную еду. Купил себе переносной походный матрас и маленькую ортопедическую подушку, всегда возил их с собой и никогда не задерживался на новом месте. Но не потому, что не хотел, а из-за возникавших мгновенно и пухнувших, как на дрожжах, проблем с соседями, подавляющему большинству которых почему-то немедленно хотелось войти с ним в контакт.

Искать новую квартиру подчас приходилось подолгу. Майкла не устраивали цены – либо излишне высокие и не дававшие права на столь желанную ему приватность из-за требования легализации при съёме, либо излишне низкие, за которыми, как правило, стояли неприемлемые для него условия проживания. Но огромный город припас для него подходящие под его требования адреса, дал множество вариантов зарабатывать небольшие суммы, чтобы лишний раз не тратить заветные деньги, открыл лавочки с органической едой, гулкие пространства библиотек, тёмные залы кинотеатров, помогал ему прятаться, предоставлял транспорт, развлекал уличными сценками и карнавальными шествиями.

Нельзя сказать, что прямо-таки все подряд замечали Майкла и непременно желали с ним пообщаться. Конечно же, нет. Встречались и те, кто его в упор не видел. Правда, их было «подавляющее меньшинство», и тем не менее они были. Майкл даже стал называть их «кротами».

Они были так же слепы, как кроты, и так же погружены в себя.

Равнодушно скользнувший по нему взгляд, краткий ответ, небрежно брошенная фраза. Старик бомж, живущий на широкой ступени у входа в наглухо закрытый магазинчик на углу, продавец овощей и фруктов в одной из лавок с органически произведёнными продуктами, полицейский, несущий службу на одной из центральных улиц, пожилая леди в седых буклях и сиреневом пальто, возмущённо зашипевшая на Майкла, когда он решил погладить её собачонку.

– Не смейте прикасаться к Мими, молодой человек!

Он тогда отдёрнул руку от маленькой лохматой головы и долго смотрел вслед торопливо удалявшейся возмущённой старушке, физически чувствуя, как она злится.

«Кроты» не замечали синего света его глаз, не обращали внимания на сияющую улыбку, не разглядывали изумлённо-жадно жемчужные зубы, не вздыхали, и не краснели, и не смотрели на него, будто в последний раз перед смертью.

Хотел бы он, чтобы их было больше?

Майкл ни разу не ответил себе на этот вопрос.

Он просто не знал ответа.

Он по-прежнему носил очки с затемнёнными стёклами, чтобы скрыть глаза, и одевался так, будто был прятавшейся под панцирем черепахой.