Танцевали вторую кадриль.

Все, кто ездит на балы, знают эту фазу больших приемов, когда еще не все гости съехались, но залы уже полны, – фазу, наводящую ужас на хозяйку дома. Сравнить ее можно только с той минутой, когда решается судьба сражения.

Теперь вы понимаете, как случилось, что разговор, который должен был остаться в глубокой тайне, ныне предается тиснению.

– Итак, Каролина?

– Итак, Стефания?

– Итак?

– Итак?

Дружный вздох.

– Неужели ты забыла наш уговор?

– Нет…

– Почему же ты до сих пор не навестила меня?

– Меня ни на минуту не оставляют одну; только здесь и можно перемолвиться словом…

– Ах! если бы мой Адольф вел себя так же!.. – восклицает Каролина.

– Ты ведь видела нас с Арманом в ту пору, когда он за мной ухаживал – не знаю, право, почему это так называют…

– Да, видела и восхищалась, мне казалось, что ты очень счастлива, потому что нашла свой идеал: красавец, всегда прекрасно одет, в желтых перчатках[631], борода аккуратно подстрижена, сапоги лаковые, белье белоснежное, всегда опрятен, всегда учтив…

– Говори, говори дальше.

– Словом, мужчина хорошего тона; и разговаривал всегда нежно, как женщина, никогда не повышал голоса. А как он обещал дать тебе счастье и свободу! Каждую фразу обрамлял палисандровым деревом. Одевал свои речи шалями и кружевами. В каждом его слове слышался стук копыт и шум экипажа. Тебя ожидали миллионные свадебные подарки. Мне казалось, что Арман – бархат, гагачий пух и в браке тебя ждут одни блаженства.

– Каролина, мой муж нюхает табак.

– Подумаешь! а мой курит…

– Но мой нюхает его так часто, как, говорят, делал Наполеон, а я ненавижу табак; он это прознал и семь месяцев обходился без табака… Чудовище!