Милая подруга!

Я думала, что найду свое счастье в браке с художником, чьи таланты столь же велики, что и обаяние, с мужчиной возвышенного характера и острого ума, преисполненным познаний и способным подняться по карьерной лестнице, не опускаясь до интриг; да что я говорю, ты ведь знакома с Адольфом и оценила его по заслугам: он любит меня, он прекрасный отец, я обожаю наших детей. Адольф бесконечно добр ко мне, я люблю его и им восхищаюсь; но, милая моя, в моем блаженстве кое-чего недостает. Розы, на которых я почиваю, имеют немало шипов. А в сердце женщины царапины быстро превращаются в раны. Раны начинают кровоточить, болят все сильнее, женщина страдает, страдания наводят на мысли, мысли громоздятся одна на другую и обращаются в чувства. Ах, милая, у тебя еще все впереди; как ни жестоко это звучит, мы живем не только любовью, но и тщеславием. Чтобы жить одной любовью, надобно жить не в Париже. Разве огорчились бы мы тем, что у нас всего одно белое перкалевое платье, если бы наш любимый мужчина не имел случая наблюдать ежедневно других женщин, одетых иначе, более элегантно, чем мы, и вселяющих вдохновение своими манерами и множеством мелких деталей, из которых рождаются большие страсти? Тщеславие, милая подруга, в нас сродни ревности, той прекрасной и благородной ревности, которая велит нам защищать свои владения от завоевателей, царить единовластно в одной душе, всю жизнь дарить счастье одному сердцу. Так вот, женское мое тщеславие страдает. Какими бы мелкими ни были эти неприятности, я, к несчастью, убедилась, что в браке мелких неприятностей не бывает. От постоянного соприкосновения ощущений, желаний, мыслей все здесь разрастается. Вот причина моей печали, которую ты заметила и о которой я предпочла не распространяться. Это такой предмет, о котором на словах можно сказать слишком много, на письме же легче себя сдержать. В нравственном отношении разница между тем, что говорится и что пишется, так велика! На бумаге все приобретает вид торжественный и серьезный! Здесь лишнее слово не сорвется с языка. Разве не потому так драгоценны письма, где мы даем волю нашим чувствам? Ты бы сочла меня несчастной, а я всего лишь оскорблена. Ты застала меня дома одну, без Адольфа. Я только что уложила детей, они спали. Адольф уже в который раз был приглашен в светское общество, куда я не езжу, где желают видеть Адольфа без жены. Есть салоны, где он бывает без меня, есть множество развлечений, которыми он наслаждается без меня. Если бы его звали де Наварреном, а я была урожденная д’Эспар[653], никто бы не посмел нас разлучить, нас бы повсюду приглашали вместе. Он привык к своему образу жизни и не замечает, как больно и унизительно все это для меня. Я уверена, что, заметь он мое огорчение, которого я стыжусь, он пренебрег бы мнением света и сделался еще более бесцеремонным, чем те, кто нас разлучает. Но если бы он настоял на том, чтобы меня позвали в эти салоны, это замедлило бы его карьеру, доставило ему врагов, воздвигло перед ним множество препон, а мне причинило на глазах у всех множество мучений. Потому я предпочитаю мои нынешние страдания. Адольф преуспеет! Моя месть зреет в его гениальном уме. В один прекрасный день свет заплатит мне за все оскорбления. Но когда наступит этот день? А вдруг к этому времени мне уже исполнится сорок пять? Лучшую пору своей жизнь я проведу дома у камелька, предаваясь одной и той же мысли: Адольф смеется, забавляется, болтает с красивыми женщинами и стремится им понравиться, а я тут ни при чем.