Второй голос раздается из беломраморного дверного наличника, который колышется, словно платье. Кажется, будто мне явилась пречистая дева в венке из белых роз, с зеленой пальмовой ветвью в руке. Ее голубые глаза улыбаются мне.
Эта скромная Добродетель говорит мне: «Оставайся на месте! будь доброй, как и прежде, дари счастье этому мужчине, таково твое призвание. Ангельская кротость побеждает любые муки. Вера в себя укрепляла мучеников, и боль от костра казалась им слаще меда. Потерпи немного; после ты почувствуешь себя счастливой».
Порой в эту самую минуту Адольф возвращается домой, и я уже чувствую себя счастливой. Но, милая подруга, терпения у меня меньше, чем любви; порой я готова разорвать в клочья женщин, которые вхожи повсюду и которых везде ждут как мужчины, так и женщины. Сколько глубины в словах Мольера:
У света, милый друг, есть странностей немало[655].
Ты, Матильда, счастливица; ты не знаешь, что такое эта мелкая неприятность; ты женщина хорошего рода. Ты многое можешь для меня сделать. Подумай об этом. Я осмеливаюсь написать тебе то, чего не смела сказать. Твои визиты для меня большое благо, навещай почаще свою бедную
– Ну что, – спросил я у писца, – понимаете ли вы, чем стало это письмо для покойного Бургареля?
– Нет.
– Письмом заемным.
Ни писец, ни его патрон меня не поняли. Но вы-то понимаете?
Cтрадания простой души
«Да, моя дорогая, в браке с вами случатся вещи, о которых вы не подозреваете; но случатся и другие, о которых вы подозреваете еще меньше. Например…»
Автору (можно ли его назвать хитроумным?), который castigat ridendo mores[656] и взялся за написание «Мелких неприятностей супружеской жизни», нет нужды подчеркивать, что здесь, осторожности ради, он предоставляет слово
– Например… – сказала она.
Тут автор чувствует себя обязанным сообщить, что эта особа – не госпожа Фуллепуэнт, не госпожа де Фиштаминель и не госпожа Дешар.
Госпожа Дешар слишком большая ханжа, госпожа де Фуллепуэнт слишком самодержавно царит в своем семействе и знает это; впрочем, чего только она не знает; она учтива, бывает в хорошем обществе, везде и во всем выбирает лучшее; ей прощают живость ее острот, как прощали при Людовике XIV язвительные словечки госпоже Корнуэл[658]. Ей вообще многое прощают: есть женщины, которых можно назвать избалованными любимицами общества.