– Да! – вдруг воскликнула рассказчица и посмотрела мне в глаза. – По вашей милости мы уподобляемся паукам в центре паутины, мы учимся все видеть, не показывая виду, отыскивать смысл повсюду, изучать слова, жесты, взгляды! Вы говорите: женщины очень хитры! Скажите лучше: мужчины очень лживы!

Сколько хлопот, просьб и трудов мне потребовалось, чтобы сделаться точным двойником госпожи де Фиштаминель!.. Таковы, дитя мое, наши битвы, – обратилась она к мадемуазель Жозефине. – Мне никак не удавалось найти одну вышитую шейную косынку – прелесть что такое! В конце концов я выяснила, что она была сделана на заказ. Я отыскиваю работницу, прошу сделать мне косынку как у госпожи де Фиштаминель. Безделица! сто пятьдесят франков[660]. Ее заказал один господин для подарка госпоже де Фиштаминель. Все мои сбережения ушли на эту косынку. Ведь в том, что касается нарядов, нас, парижанок, держат очень строго. Мужчина может иметь сто тысяч ливров[661] годового дохода и тратить за зиму десять тысяч франков на вист, но при этом твердо знать, что жена его мотовка и весь вред от ее тряпок! Коли так, я потрачу свои собственные деньги, твердила я себе. У меня была своя маленькая гордость: я не хотела говорить ему об этом наряде, я, глупая гусыня, хотела сделать ему сюрприз! О, как жестоко вы лишаете нас наших святых иллюзий!..

Этот упрек был обращен ко мне, хотя я ровно ничего не лишал эту даму, ни зуба, ни любой другой вещи, которой можно лишить женщину, – как изъяснимой, так и неизъяснимой.

– А надо тебе сказать, моя дорогая, что он возил меня к госпоже де Фиштаминель, и я даже довольно часто у нее обедала. И слышала, как эта женщина говорит: «Да у вас премиленькая женушка!» Она говорила со мной немного свысока, покровительственным тоном, и я это терпела; ведь муж желал мне призанять у этой женщины ее острого ума и влияния в свете. Одним словом, я взяла за образец сего феникса среди женщин, я изучала ее повадки, я с огромным трудом пыталась не быть самой собой… О, это целая поэма, которую можем понять только мы, женщины! Наконец настал день моего триумфа. Вообрази, сердце у меня колотилось от радости, я вела себя как ребенок – так, как ведут себя в двадцать два года. Муж собирался повезти меня на прогулку в сад Тюильри; он входит, я смотрю на него, сияя от гордости, он ничего не замечает… Что ж! сегодня я могу признаться, то была одна из чудовищных катастроф, которые… Нет, я ничего не скажу, этот господин станет надо мной насмехаться.

Я снова сделал протестующий жест.

– То был, – продолжала она (женщина никогда не выполняет намерения чего-то не рассказать), – волшебный замок, рухнувший у меня на глазах. Сюрприз не удался. Мы садимся в коляску. Адольф замечает, что мне не по себе, и спрашивает, что случилось; я отвечаю так, как мы всегда отвечаем, когда нам досаждают мелкие неприятности: «Ничего». А он берет лорнет и рассматривает прохожих: мы поехали кататься на Елисейские Поля, прежде чем отправиться в сад Тюильри. В конце концов терпение у меня иссякло, я начала дрожать как в лихорадке, а когда мы вернулись домой, заставила себя улыбнуться и спрашиваю: «Ты ничего не сказал о моем наряде? – Да, в самом деле, у тебя платье почти такое, как у госпожи де Фиштаминель». Сказал, повернулся и ушел. Назавтра я, конечно, немного дулась. Мы как раз заканчивали завтракать у меня в спальне, подле камина, и тут – никогда этого не забуду – приходит работница получить плату за косынку; я даю ей деньги, а она кланяется моему мужу, как будто с ним знакома. Я выхожу вместе с ней, якобы для того чтобы получить расписку в получении денег, и спрашиваю: «А за косынку для госпожи де Фиштаминель вы с него взяли меньше?» – «Клянусь, сударыня, ровно столько, господин вовсе не торговался». Я вернулась в спальню и нашла, что у мужа моего вид очень глупый, как…