Подкрепившись консервами и хлебом и напившись из родничка, они рубили кустарник с упорством людей, которые из житейского опыта знали, что труд и время лечат от излишней горячности в слове и проясняют рассудок. И, сверкая топорами, взлетавшими вровень с плечами, они с негромким, отрывистым гаканьем подсекали кустарники где-то у самых корней. Только порядок в работе заставлял их обмениваться отдельными словами:

— Давай оттянем?

— Давай…

И они с шорохом оттягивают подрубленные кустарники.

— Тополек стройный… жалко его… А?

— Согласен… Пусть живет!

И тополек пощажен ради каждого, кому отрадно видеть, как его листья звонкой зыбью ходят под ветром.

…Старшина и Огрызков, уловив приближающиеся людские голоса и нарастающее гудение грузовиков, догадались, что те, кто работал под командованием Щебуняева, возвращались на запад, на свою стоянку.

Старшина и Огрызков находились на взгорье, вблизи родничка. Перед ними была прогалина между кустарников, и через эту прогалину им хорошо был виден проселок и грузовики, появлявшиеся на нем. С грузовиков знакомые старшины приветствовали его взмахами рук, фуражками. Старшина весело отвечал им… Но лицо его и глаза настораживались, и он спрашивал и себя и Огрызкова.

— Я почему-то не вижу Щебуняева?.. Знаю, что в кабину его не загонишь. Он любит со всеми… Неужели грузовик его уже проскочил?

Огрызков ничего не мог сказать, лишь поводил плечами.

Пятым или шестым по счету был тот грузовик, в кузове которого белым пятном среди других головных уборов выделялась овчинная шапка Митрофана Михайловича.

Не успел старшина сказать: «Ага, вот он!» — как Щебуняев, постучав в кабину, остановил грузовик и вот уже скорой раскачкой устремился к старшине и Огрызкову.

— Митрофан Михайлович, пожалей ноги — остановись! — крикнул ему старшина и кинулся навстречу.

— Старшина Токин, стоять на месте! Так надо! — приказал Щебуняев и тут же, обернувшись к тем, что оставались в машине, предупредил: — Я только несколько слов и обратно.

Старшина и Огрызков сосредоточенно слушают Щебуняева:

— В суете по большим делам я сделал досадное упущение. Еще утром надо было сказать вам, что у Мавры Фоминой горячий интерес к товарищу Огрызкову…

Пот мешает Щебуняеву говорить. Он достает платок и спешит вытереть лицо, еще больше исхудавшее даже за эти недолгие часы. Заметив бледную всполошенность на лицах старшины и Огрызкова, Щебуняев заговорил настойчивее:

— Да-да!.. Именно Мавра Фомина хочет узнать: тот ли это Огрызков, о ком она помнит с девичьих лет!..

— Тот самый! — поспешил ответить за Огрызкова старшина. — Тот самый! — возбужденно повторил он.