Когда солнце склонилось к закатной полосе, далекие верхушки леса воспламенились розовым огнем. И еще дальше за лесом порозовела и та легкая дымка, из-за которой сказочно неясно проступали холмы правобережья… А там, за этими холмами, — их родные станицы и хутора. Как и все дни, в этот предвечерний час стоит нерушимая тишина. Сама война, нашествие фашистских захватчиков, кажется нелепой выдумкой. Лишнее тому доказательство: из-за дальней гряды леса не слышно орудийных вздохов, синеву неба не оглашает рев низко летящих самолетов, не рвутся со скрежещущим визгом бомбы. Только изредка с огромной высоты еле слышно прозудит вражеский разведчик. Но и его, кажется, заворожила распростершаяся над миром тишина. Он очень лениво кружит, высматривая цель, на которую завтра или чуть позже обрушатся бомбы захватчиков.

Старшина знает, что там, ближе к водному рубежу, по лесным скрытым дорогам наши спешат подвозить снаряды, устанавливают на лучшие позиции пушки, минометы, укрепляют блиндажи, улучшают ходы сообщений. Там воины сейчас работают в поте лица… И там, где почему-то работа не идет на лад, там услышишь самое черное ругательство:

— Туды-растуды!.. Вчерашний сон досматриваешь?! Недоделанный, тяни вправо, вправо!.. Ага… Прошло затемнение?..

И вот побеждены трудности в ратном деле, и весело теперь обоим: и тому, кто ругался страшными словами, и тому, кого он только что ругал. Оба улыбаются друг другу и просят у старшего лейтенанта разрешения закурить.

Подобные картины живо встают в памяти старшины, который не так давно откомандирован с фронта на помощь тем хозяйствам, каким предстояло в целях большей безопасности эвакуироваться дальше от огневой полосы.

Старшина убежден, что затишье на фронте — это затишье перед грозой.

Огрызков любуется тем, как всплескивает вода родничка в расчищенном стоке. Всплески ее окрашены в розовеющее золото заката, того самого заката, что пролил свой свет и на далекие-далекие верхушки леса, и на сказочно неясные холмы правобережья. Миром веяло от всего окружающего на душу Огрызкова.

— Старшина Иван Токин, а ты слыхал, что нынче, когда делали прорубку, соловей было затянул одно колено из своей песни… и как-то сразу оборвал… Помека́ю, что война и ему испортила течение жизни. Вот он и в сентябре затянул весеннюю песню. Потом опомнился…

— По этим соображениям и кукушка закуковала было и устыдилась, замолчала, — сказал старшина.

— Я тоже слыхал, как она: «ку-ку, ку-ку» — и осеклась…

— Все это, Тит Ефимович, от войны. От войны такой разлад и у людей, и в самой природе…