— Это с животноводом? — сухо спросил старшина.

— С ним. Уж кому, как не ему, доподлинно должно быть известно, где Нюрка и что с нею. Они же жили в одном доме, жили одной семьей. А он, Поздняков, тыкал-мыкал, крутил-вертел и ничего ясного мне про дочку не сказал.

Горько усмехнувшись, старшина решил разъяснить Огрызкову:

— Многим понятно, Тит Ефимович, почему Поздняков «крутил-вертел» на словах. Большая доля вины лежит на нем… Нюрка любила его горячей любовью. А он явился в район «согласовать», можно ли ему жениться на ней?.. В районе сказали: таких вопросов на бюро не рассматривают. Однако нашелся «негласный советчик». По строгому секрету он предупредил робкого жениха: «Ты отстранись подальше от этой невесты. Убереги в чистоте свою биографию. В этом вопросе надо быть сильно строгим. Время указывает…» Поздняков в точности слова «советчика» передал Нюрке. А самого «советчика» не назвал. Сказал: «Такое наставление дали мне в районе…» Твоя дочка, Тит Ефимович, по заверению тех, кто хорошо знал ее, была серьезная, умная девушка. Ей было над чем задуматься… Скоро началась эвакуация. Фашисты бомбили переправу через Дон. Люди кидались спасать скот, бежали укрыться в безопасном месте. Нюрка в эти дни была ко всему и глуха и слепа. Бомба поразила ее, когда она окаменело стояла у самой воды…

Старшина тяжело вздохнул: каждое слово было для него грузным камнем.

— А где же ее похоронили? — с трудом выговорил Огрызков. — Где ее могила?

— От нее остались только пятна крови. Их вместе с песком сгребли и — в воду, в Дон.

Огрызков онемел, а старшина продолжал:

— Тит Ефимович, меня товарищи предупредили, чтобы я обязательно рассказал тебе об этом. Ты — отец, живой человек. Тебе потребуется время, чтобы пережить такое… А уж потом — на правый берег Дона.

Огрызков, суетливо вытирая слезу, ответил:

— Нет, старшина. На ходу мне будет легче лечить мое горе. Приезжай за мной тогда, когда дело укажет. А про Ольховые Выселки еще мне скажи слово-другое.

И старшина, поглядывая на часы, рассказал Огрызкову, что гражданские спешно уходят в тыл. Остаются только те немногие, кто может быть послан в разведку…

— Я тоже остаюсь тут. Военное командование и гражданская власть договорились оставить меня, юриста, на усиление следственной работы. Был я уже немного следователем, а больше свидетелем по делу ветеринарного фельдшера Филиппа Забодыкина.

— Это того Забодыкина, какого проклинал в ту ночь товарищ Щебуняев?

— Его.

— И что же ему? — спросил Огрызков.

— Сегодня вынесут окончательное решение. Одно из двух: лучшее — штрафная рота, а худшее — хуже не бывает. И он, этот гад, со слезами выкрикивал: дескать, жалко, нет товарища Щебуняева. Он бы рассудил по справедливости.