— Все ли я сказал?.. Будто все…

Огрызков спросил его:

— А документы у меня какие-нибудь будут?

— Твои документы ссыльного для тебя безопаснее. Трудовую характеристику оставили у себя. Она — хорошая. У нас действует в твою пользу, а там потянет книзу… Ну, довольно, — остановил себя старшина. — Теперь уж без задержек до места…

И все же была и третья остановка, и именно в том месте, где ольхи взметнулись выше, где шорох и свист их веток и листьев был похож на безгласную усыпляющую музыку. Все остальное в этом лесу подчинялось тишине. Редкие, едва приметные огоньки — и тишина, тишина… И вдруг в омуте этой тишины — выстрел… Один, другой… И оба с правой стороны от дороги. Заскрежетал тормоз. Чуть вздыбившись, мотоцикл замер на месте. Старшина соскочил с сиденья, расстегнул кобуру и бросил отрывисто-скупые слова Огрызкову:

— Подожди. Я туда…

Старшина исчез в темноте, скрываясь за деревьями. Вернулся он к мотоциклу уже с застегнутой кобурой.

— Это Забодыкина расстреляли. Его преступные задумки на суде открыл его санитар, старик. Забодыкин уверял этого старика, что «нашим слабакам» не сегодня завтра «конец». «Не будем, — внушал он санитару-старику, — неотесанными болванами, укроемся как следует и дождемся своего часа. Нет нам резона лишаться жизни…» А суд справедливо решил, что нет резона оставлять Забодыкина живым среди живых. Ребята из комендатуры первой же пулей уложили его. Второй выстрел — был у них проверочный. Теперь они спустились в лощину, к воде, и отмывают скверну и клянут Забодыкина, что он принудил их заниматься таким делом…

Старшина карманным фонариком посветил на часы и проговорил:

— О, мы не опоздаем.

И тут Огрызков задал старшине вопрос, который томил его:

— Ваня, а как же суд осудил старика-санитара?

— В своем последнем слове старик со слезами попросил, чтобы его пешим ходом отослали вдогонку живого потока. Суд так и постановил.

— Очень справедливо постановил суд! — облегченно проговорил Огрызков.

— Суд, говоришь, постановил справедливо, а у самого голос дрожит, как у лихорадочного…

— Дружище старшина, голос-то мой дрожит от радости! Старик идет теперь по своей дороге и рад до безумия. Да будь эта дорога самой неровной и длиной в тысячу километров — радости старику хватит до ее конца. И живой поток он обязательно догонит! Так почему нам не порадоваться вместе с ним?!

— Не имеем права не порадоваться, — согласился старшина, садясь за руль мотоцикла.

* * *

Звезды наглухо были закрыты от Огрызкова толщей мутных и низко клубившихся облаков, но по ощущению человека, жившего в общении с природой, он определил, что до утренней зари осталось не больше двух часов.