— Нам теперь надо молчать, прислушиваться и ждать, — сказала она.

Ветер продолжал наскакивать волнами. Иногда он протяжно взвизгивал, точно оплакивая истосковавшееся поле, источавшее только один запах — запах тления. Да и шуршало это необъятное поле под его волнами сухим, безжизненным шорохом. Наверное, в завывании ветра было и тоскливое сожаление о тех унылых людях, обнищавших, бредущих по бездорожью. Им бы самое время сейчас поднимать зябь, следить за всходами озимых, а ему, ветру, куда приятнее проноситься над густыми зеленями и на своих волнах разносить по миру их живительные запахи.

Ветер знает, что и этим двум, что притаились на плохо убранном кукурузном поле, нашлось бы другое дело, а они ждут полицая, надут его с нетерпением, с боязнью: а вдруг не придет?.. А им обязательно надо, чтобы он пришел. Им обязательно надо его убить.

— Неужели не придет? — озабоченно спросила Полина.

— Должен же он — за бумажкой…

Огрызкову не дает договорить Полина:

— Так чего ж он медлит? День-то клонится к вечеру.

Тот, кого они ждали с тревогой долгих полчаса, пришел. Скорее — прибежал. И в испуге спросил:

— Тут бумажка выпала из-под повязки, не видали?..

— Я в самом деле видала тогда какой-то листок. Ветер его ковырнул и вон туда унес… Поищите, господин полицай, там… Не мог же он исчезнуть, — ответила Полина и пошла помочь полицаю в его поисках. — Вот здесь будто. — Она незаметно подбросила ему бумажку. — Господин полицай, вот он — листок этот! Как бы ветер опять не унес!.. — крикнула Полина.

И когда полицай кинулся за бумажкой, нагнулся, чтобы ее поднять, Полина с точным расчетом ударила его костылем по затылку раз и другой!.. Немного постояла около него, потом вернулась к Огрызкову и глухо проговорила:

— Для порядка накрой его чем-нибудь… Теперь он безвредный, а я присяду отдохнуть и помолчать.

Огрызков, присматриваясь к неподвижно лежащему полицаю, не сразу, а все же заметил отдаленные, смутные признаки жизни на его лице. Он вернулся к Полине и сказал:

— Он еще того… не полностью… Дай мне костыль.

Полина безотчетно подала ему костыль.

Огрызков, сделав то, что уже навсегда отделило полицая от живых, накрыл его стеблями кукурузы, а сверху положил комья земли.

Он подошел к Полине. Она сидела неподвижно и была похожа на большую нахохлившуюся птицу, безнадежно отставшую от своей стаи. Догадываясь, что у нее на душе, Огрызков сказал:

— Полина, я управился.

Она не ответила.