И мы уже вместе пели:

Запись пятнадцатая

Николай! Я предоставляю право Варе строго судить о Данииле Алексеевиче. Последние годы я находился в стороне от Ростокина и больше проявляю к нему терпения. Мне легче поверить в его исповедь. Я ищу себе союзников, то есть тех, кто признает, что в глубине сердца и помыслов у Дани Ростокина таится то, что позволит ему выбраться на широкую дорогу… Представь себе, дорогой Николай, что уже нашел двух союзников: первого вчера вечером, а второго сегодня днем.

С первым союзником тебе не надо знакомиться — он наш рыжебровый, медлительный, немногословный резонер, которого не портит резонерство… Короче, это был Максим Саввич — человек с головой мудреца, с ленивыми карими глазами, отсвечивающими то холодной сосредоточенностью, то чисто мужицкой осмотрительностью. Я нашел его почти в конце Пушкинской улицы, где он каждый день с женой гулял по бульвару. Им удобно было здесь встречаться, дороги их скрещивались, когда они шли с работы домой — Максим Саввич из редакции, а Клавдия Ивановна из библиотеки Дома санитарного просвещения.

— Михаил Владимирович, есть новость, — окликнул он меня. — Пристраивайся к нам, расскажу… Кстати, и нагуляем перед обедом аппетит.

Клавдия Ивановна посмотрела на свои часы:

— Мой срок разгуливать прошел, пойду борщами и котлетами заниматься. Тебе, Максимушка, наказ: через час быть дома, за столом.

И мы остались вдвоем.

Рискуя опоздать к обеду, Максим Саввич рассказал то, что я тебе, Николай, изложу по-своему, как умею.

В 1930—1932 годах на Кубани во время всеобщей коллективизации делали вылазки скрывавшиеся в камышах кулаки. Ночами в станицах часто горели дома, подворья активистов. С рассветом находили людей, убитых из-за угла. Погибали те, кто помогал строить советский порядок: коммунисты, передовые учителя, бедняцкая молодежь… Комсомольцы под командой военкомов или бывших фронтовиков, вооружившись, ночью уходили за станицу, в заставу. Вместе с товарищами не раз стоял в заставе Даня Ростокин. Как-то, в конце октября это было, в полночь сидели они в окраинных камышах. Подувал холодноватый ветерок. Шумели камыши, шумела быстрая речка, звоном отдаваясь на каменистых перекатах.

Часами прислушивались к звездной долгой ночи, присматривались к тропинкам, ведущим вправо, к черневшему вдалеке мосту, и влево, к бродам через речку. Тихо, никого нигде не видно. Как трудно в молодые годы долго молчать и долго быть осторожным! И они тихонько повели беседу о том, о ком интересно было поделиться мыслями. Они говорили о горьковском Данко.