Я киваю, понимая все, о чем она молчит.

— Готова принять смерть. Не противишься воле Божьей, — я подхожу к краю кровати и открываю футляр, чтобы достать первый из трех предварительно заполненных шприцев. — Раскаиваешься ли ты перед Господом?

— Очень раскаиваюсь, — говорит она. Ее взгляд устремляется в угол комнаты. Интересно, чувствует ли она, что Он здесь, с нами. Я — да. Я чувствую волю Господа. Он крепко сжимает шприц в моей руке. Его присутствие шепчет мне, направляет каждый удар моего сердца.

— Скажи мне, — требую я. — Признайся в своих грехах перед Его ангелом смерти.

Пожилая женщина глубоко вздыхает.

— Я сожалею… — она замолкает, когда ее взгляд возвращается ко мне. В нем полно решимости. — Сожалею, что не украла рецепт кексов «баноффи» от Боба Фостера, когда у меня была такая возможность. Этот ублюдок отнял у меня двадцать процентов рынка, когда запустил «Баноффи от Боба».

Мои глаза сужаются.

— Я сожалею, что не пошла домой со Спенсером Джонсом после вечеринки у Марси, когда мне было двадцать три. Дженни Брайт вместо этого отвезла его домой и сказала, что до воскресенья он трахал ее в зад шестью разными способами. Она целый месяц без умолку твердила об этом за завтраком в загородном клубе…

— Господь, я ищу в тебе прибежища от дьявола…

— Вскоре после этого я встретила Томаса, и за шестьдесят два года брака он ни разу не трахал меня в задницу. Почти год я убеждала его, что есть другие позы, а не в которых я лежу на спине, как дохлая рыба.

Я тяжело вздыхаю. Прищелкиваю языком.

А затем поворачиваюсь к капельнице и останавливаю подачу лекарств. Зажимаю пробирку, чтобы раствор не попал внутрь.

Пристально смотрю на старуху.

— Пусть брак будет в почете у всех, и пусть брачное ложе будет незапятнанным…

— Насчет «незапятнанного»…

— Ибо Бог будет судить сексуально аморальных и…

— Кстати, «сексуально аморально» — секс втроем считается? Потому что однажды с Дженни…