Иль вкушай в сладкой неге плоды благодатной земли.

Я, конечно, не собирался провести здесь «два-три дня». Водку пить тем более. Да и сосиска внушала мне подозрения.

— Мы только что из-за стола, — сказал я.

— Вижу! Невзгоды научили меня отличать голодных людей от сытых. Это полезное умение, добрые гости! Но испить глоток и преломить кусочек хлеба с хозяином — долг гостя, такой же, как долг хозяина — накрыть стол.

Ох, кто бы он ни был, но по общению явно истосковался…

Милана первой взяла стаканчик. Я обречённо потянулся за своим. Под благостным взглядом бомжа мы отломили немного хлеба и положили сверху по кусочку горячей сосиски.

— Ну, за знакомство, — неожиданно деловито сказал бомж. И опрокинул свой стаканчик, будто воду пил.

Я с сомнением глотнул. Может, там вовсе не водка?

Водка…

Ещё и дрянная, вонючая, тёплая…

Я торопливо заел. Сосиска оказалась лучше, чем я боялся.

— Вы стихи читаете всё время, — сказала Милана. — Вы поэт?

— Я? — бомж растроганно посмотрел на неё. — Спасибо, милая дева! Хотел бы я быть поэтом! Я лишь читатель. А стихи — великого Низами Гянджеви, коего считают своим и потомки персов, и жители Азербайджана…

— Вы азербайджанец?

— Я? — бомж растерялся. — Русский я. Андрей меня зовут. Русский, гражданин Вселенной, если угодно, то есть космополит, но духом русский я…

Он задумчиво почесал живот. Добавил:

— Или же председатель земного шара, как называл себя Хлебников Велимир, поэт величайший из забытых… но все они нынче забыты, и всех я люблю…

Вот что это? Про «гражданин Вселенной» и «председатель земного шара»? Слова безумца или намёк?

— А Низами больше всех любите? — спросила Милана. Она выпила водку на удивление спокойно, даже не поморщившись.

— Не то, чтобы больше… — смутился бомж. — Но мы же на его территории, у памятника его! А значит, дух поэта может витать вокруг, и приятно ему будет слышать свои слова, пусть и переведённые с персидского, а также мои недостойные подражания…