Товарищеский суд над Тоней начался, строго говоря, в тот же вечер. Во всех комнатах пятиэтажного дома, где жили строители, за ужином речь шла о Тоне.

Давно приглашали Староверовы Силантия в гости. Все не мог старик собраться. А сегодня сам постучал. Остановился у порога, повел носом:

— Как вы дышите? Африка!

Батареи в комнате Староверовых, в самой деле, раскалены. Шура нарастил батарею отопления на несколько секций — возле окна, у стены, выходящей на улицу.

Воздух сух и точно настоян на масляной краске.

Силантий молча оглядел поблескивающий темноватыми бликами чешский шифоньер, из-за которого Александр едва не поссорился с Нюрой: Нюра стояла на том, что ни к чему бригадиру изо всех выделяться.

Силантий сухо одобрил полировку и, присев у накрытого сгола — Староверовы ужинали, — начал без предисловий:

— Гнать ее из бригады!.

Александр не ответил, налил ему стопку, подложил на тарелку соленых маслят.

— Чего только для нее не делали! — Силантий поднял стопку. — От уголовного суда Ермак увел… тогда еще, помнишь? Квартиру дали… А она что? И вовсе издичала. Свинью подложила. И кому? Огнежке!.. Ворье!

Александр возразил с усмешкой:

— Ворье? Скажешь ты, дядя Силан! Ворье не она…

— Ворье! — упорно повторил Силантйй, ставя стопку на стол и расплескивая водку.

Шура давно знал: не Силантий это гудит, а его постоянная боль. Старшой спокойно реагировал на ограбление любого музея или банка — «бывает, бывает» — говоривал, но — СТРОЙКИ?!

— Панелевоз украсть!! Это что?

— Она не от радости, — возразил Александр, пододвигая к Силантию яичницу с колбасой.

— А кто ворует от радости? От избытка? Разве что бандюги какие. А бедняка горе толкает. Нехватки; Что ж ему за то, послабление? И то послабляли. И ей. И Чумакову. По простоте своей. Вот она чем, простота наша, обернулась. Ворья развелось, как тараканов. Слыхано ли дело!. Церковь очистят, и не моргнут… Стройку разграбят, остановят — материалы на пропой. Ни себе-ни людям. Сказано — простота хуже воровства. Воистину!

Александр вертел в руках вилку, молчал.

Нюра укладывала Шураню-маленького. Никелированная кроватка его стояла в углу, за ширмой из марли. Нюра чуть оттянула вбок марлю, лишь потом взглянула на мужа.