Жужжание у него в ухе стало мягким, почти нежным, милосердным, сочувствующим:

– А куда же еще нам всем идти, Айзек.

В затяжных сумерках переулка Айк постоял, пока не услышал, как тяжело скользнула на место задвижка по ту сторону узкой двери, и направился к прокатному двору. От двери он отходил по-прежнему немного согнувшись – после кладовки. Плотное небо над головой было словно чем-то нагружено и давило, как та заваленная бинго-призами темная полка, нависшая над бедным запутавшимся дезертиром.

Айк шел по-крабьи и слегка шатась, но ступал уверенно; он чувствовал, что пьян, хотя голова была до странности ясной. Старый дрянной переулок был сейчас самым подходящим для него местом: вонючим, бугристым, бестолковым и черт знает чем заваленным. Груды пустых посылочных ящиков, переполненные мусорные баки, обломки механизмов. По крайней мере, понятно, что это настоящий мусор, настоящий хлам – если выйти на сумасшедшую Главную, ни за что не поймешь наверняка: вдруг это полезный мусор, вроде четко организованного бардака в «Пиратах Карибского моря»[91].

В конце переулка он посмотрел в обе стороны и повернул на пустой тротуар Кука. До конца улицы он идти не собирался, немного раньше от Кука отходила тропинка, которая приведет его через заросли кипрея, гаультерии и ракитника прямо к верхам Набережной, а по ней уже совсем близко до проката. Если бы он сразу пошел по Набережной, вышло бы короче, чем по тропе, но там был риск нарваться на любопытного доброго самаритянина, который непременно захочет его подвезти, а заодно пораспространяться о неудачной попытке возобновить публичные выступления. Уберечься, однако, не получилось. Он уже почти свернул на тропу, когда за спиной вдруг возник свет фар от поворачивавшей на Кук машины. Его собственная тень от этого света протянулась над колеями и выбоинами до самого Кладбища Битых Псов. Айк не стал оборачиваться. Он продолжал шагать, по-крабьи переставляя ноги, пока машина не остановилась рядом. Тот самый новый лимузин, рядом с которым они втискивались на парковке. Стекло потекло вниз, как лист серебряной плавки.

– Залезай, Айзек. Скажешь, как тебе нравится моя новая тачка. На старой прокатной как-то загадочно разболталось левое переднее.

Он сел сзади рядом с Левертовым, но ничего не сказал. Внутренность лимузина была тоже плотной, как небо. Серебро потекло обратно, закрывая окно, но машина не сдвинулась с места.

После нескольких секунд молчания Левертов спросил:

– Quo vadis?[92]

– Наверное, обратно на Набережную. Я собирался срезать по тропе, но не думаю, что твоей новой тачке стоит туда соваться. Если не хочешь разболтать еще одно колесо.