И с позором она осознала, что все эти годы шла сквозь тьму, подгоняемая ничем иным, как страхом. А она-то считала себя смелым человеком. Но сиюминутная смелость, смелость ситуаций, и смелость в глобальном смысле – совершенно разные и абсолютно непохожие вещи, и это откровение обрушилось на Фатиму, вылетело навстречу из темноты, как яркий луч света, и ослепило ее. Да, она боялась, как же она боялась! Боялась жить, боялась принять мир таким, какой он есть, боялась за себя в этом мире, боялась потерять себя, и все же потеряла. Она могла бы перечислить еще тысячи тысяч вещей, которых боялась, но зачем? Она итак поняла, что вся ее жизнь была страхом, и ничего другого в ней не было.
– Нет! – Вырвалось у нее, но тьма поглотила это непокорное слово.
– Нет! Нет! Нет! – Повторяла Фатима, пока не услышала саму себя, – нет. Одну победу я все же одержала. Пускай хоть раз, но я не отступила перед страхом. И теперь у меня есть сын. А это много значит.
Никто ей не возразил, да и кто мог возразить, она была одна в каменном туннеле, и единственным ее противником была она сама.
Сколько она шла сквозь тьму туннеля, она не знала, не смогла бы сказать, даже если бы от этого что-то зависело, но она заметила, как после плавного поворота каменный коридор снова стал прямым, как стрела. И она перестала опасаться нежелательной встречи, привыкнув к новой обстановке – какой бы неприятной она ни была, – Фатима успокоилась и снова стала чувствовать, как будто какой-то радар снова заработал, и теперь она могла точно сказать: в туннеле она одна, никого, кроме нее, здесь нет. А вот на поверхности сейчас, должно быть, разворачивается настоящая маленькая война, подумала она, и как же приятно переждать шторм на глубине.
Она мысленно заключила пари с собой, уверенная, что к моменту ее появления возле посольства, все будет кончено. И на что только рассчитывали эти горе-террористы? На что вообще рассчитывают все те, кто что-то захватывает и потом пытается что-то навязать? История всегда повторяется, и, видно, ничему их не учит, думала Фатима, нельзя открыто выступать против мира, потому что мир сокрушит тебя, как маленькое гадкое насекомое, и даже не заметит. Нет, умные люди так не поступают, а дуракам – туда и дорога.
Туннель снова стал поворачивать, плавно, как будто те, кто его строил, боялись прямых линий и острых углов, и, преодолев этот последний поворот, Фатима увидела то, что уже и не ожидала – конец туннеля. Тьма и тишина казались такими бесконечными, что в голову то и дело закрадывались мысли: а вдруг я умерла и валяюсь сейчас там, на полу кладовки в луже крови, а моя грешная душа совершает свой последний переход из мира живых в мир мертвых по этому жуткому туннелю? Где-то она читала, что после смерти все видят один и тот же туннель, только у одних он наполнен светом, другие же бредут через мрак, все зависит от того, кто как прожил жизнь. Уж я-то точно прожила ее во мраке, подумала Фатима и сама удивилась, не испытав при этом ничего, ни страха, ни отчаяния, ни радости, ни раскаянья. Она просто приняла этот факт как данность, ведь отрицать это не имело смысла, здесь, во тьме, она многое поняла о себе, многое открылось ей, может быть, эти темные стороны боялись света и не показывались, но здесь они вылезли на поверхность, и она увидела их. А она всегда признавала факты, она не была глупой, а только полный безнадежный глупец станет отрицать факт.